Черный замок
Шрифт:
Дженни шла так быстро, что путь в деревню, суровую и пустую, занял очень мало времени. На крышах не торчало ни одной телевизионной антенны.
Ни одно рекламное объявление не пачкало стены. Люди, жившие здесь, решили раз и навсегда порвать все связи с современным миром.
Они шагали вверх по главной улице, и вскоре ребятам повстречались две женщины и старик. Одетые в темное, изношенное тряпье, они брели им навстречу, низко опустив головы. Сдержанно поздоровались с Дженни. Та ускорила шаг. Она шла, тоже уткнувшись взглядом в землю, а вот пытливая Пегги углядела в окнах прильнувшие к стеклам серые лица.
– Не смотрите на них, – приказала
– За что? – подивился Себастьян.
– Ни за что. Они боятся, что вы приманите в деревню доктора Скелета.
Оставив населенный не самыми радушными жителями пункт позади, они подошли к ферме, окруженной высоким штакетником. Дженни постучала в дверь, крича: «Фергус, Фергус!» Швед открыл… Это был верзила с побелевшими от прожитых лет волосами. Его брови были такими густыми, что смахивали на меховые муфточки для куклы. На нем была рубашка лесорубов – ковбойка в красную клетку, поблекшая от стирок. Левая рука его казалась длиннее и мощнее правой, а кулак был упрятан в перчатку из вытертой кожи, на уровне запястья перевязанную шнурком. Он, не церемонничая, пригласил их зайти. Дженни представила Пегги Сью и Себастьяна как «иностранцев, интересующихся чудесами». Фергус откупорил бутылку сидра, выставил стаканы. Пегги обратила внимание, что он делает все исключительно правой рукой. Левая же висела плетью вдоль тела и временами подергивалась.
Дженни рассказала о животных, о хряке, которому ночью прооперировали пятачок. Фергус раскатисто расхохотался.
– Ну и каким он стал, этот носяра? – зашелся смехом гигант. – На кого из деревенских будет похожа эта зверушка?
– Во-во, – подхихикнула Дженнифер, – то-то умора будет, а?
Пегги слушала их и чувствовала себя человеком с другой планеты: то, что из свиньи сотворили монстра, было для этих людей чем-то второстепенным, всего лишь поводом для зубоскальства.
Дом был таким же несуразным, как его хозяин: одна половина из бревен, другая – из самана. В помещении все запахи забивал «аромат» жареного лука. Дженни рассказывала об отце, который отказывался лечиться и пойти на прием к доктору Скелету.
– Может статься, не прав он, – перебил ее Фергус. – Мне на операцию жаловаться не приходится. Одноруким я был всего месяц, но мне, знаете ли, хватило. Чтобы я да был калекой, фига-с-два! Вот почему я отправился за чудом, сам решение принял, по-взрослому. Эх, туды-растуды!
Он осушил стакан залпом и наполнил заново. Пегги Сью предположила, что ему где-то под семьдесят. Это был мосластый старикан с узловатой рукой, похожий на засохшее дерево, играющий роль викинга на пенсии, который спрятал щит и меч на дно сундука и приспособил свой драккар под водопойную посудину для коров.
– Как-то вечерком, – процедил он, – я понял, что видеть не могу больше эту культю, надоела она мне вконец, и вышел на равнину. Подошел к Великой стене, разделся донага, согласно обычаю, надел на голову мешок из-под зерна. Вроде как чулок натянул, ни черта не видать, самое оно. Потом растянулся на земле под самой стеной. Шваркнул кулаком по каменной кладке и проорал: «Эй, санитар, тудыть тебя растудыть!», как принято в армии. Кретинская, надо признать, прибауточка, но чуток меня подбодрила. И принялся ждать.
– А дальше? – спросила Пегги Сью.
– Дальше ничего, красуля моя, – пробасил Фергус, пожимая плечами. – Я заснул… странным сном, не так, как обычно. Но до того, как полностью вырубиться, услышал, что кто-то шлепает по грязи. Поступь тяжелая, аж стена тряслась, а затем… проснулся наутро с новой рукой, розовой, как ручонка грудничка. Она выросла за одну ночь!
Вставляя не к месту то «туды», а то и «растуды», он вспоминал, что последовало дальше: сперва возвращение к нормальной жизни, потом необратимые изменения, раззудись-тудысь – и н'a тебе: когти, чешуя.
– Никто из деревенских руки мне подавать не хотел. Они обозвали ее «жабьей лапкой». Но я подозреваю, вы бы не отказались глянуть на нее, ась?
Фергус развязал перчатку и задрал рукав. Пегги чуть не на полметра подскочила при виде его передней конечности, которая естественнее смотрелась бы у крокодила. Это была причудливо искривленная, но массивная когтистая лапища, покрытая чешуей. Ежу было понятно, что силища таилась в эдакой лапе нешуточная – легкая оплеуха обезглавила бы взрослого быка.
Фергус смотрел на свою руку, как посетитель вивария на ядовитую змею, – со смесью восхищения и страха.
– Красотища-то какая! – шептал он. – Ну чисто оружие. Каждый раз, как ей любуюсь, чувствую то же, что в тот день, когда отец подарил мне первый карабин.
В его синих глазах не было и намека на стыд или ужас, они лучились необъяснимой нежностью.
– Да, красотища, – повторил он. – В лапуле, помимо всего прочего, мощь невиданная, вот почему я не пользуюсь ей повседневно: расколошматит что угодно, ведь ей все равно. Не чувствует она боли, моя лапушка. Ясно? Могу сунуть ее в огонь и поленья, как кочергой, переворачивать, – ей не больно. Могу сжать кулак и сделать из него молоток, одним ударом десятисантиметровые гвозди по шляпку вбивать. Могу дрова колоть ребром ладони, и топор мне даром не нужен. Я кажусь себе каратистом из фильмов моей молодости, туды их растуды. Ясно?
Пегги Сью все с ним было ясно… и по ее спине побежали ледяные мурашки.
«Нет уж, нет уж, – подумала она. – Я не могу позволить Себастьяну стать подопытным кроликом! Овчинка выделки не стоит, я не хочу, чтобы он превратился в гигантского звероящера!»
– Спорим, что эдакой бандурой приласкать-погладить кого-нибудь у него вряд ли получится! – сбил ее с мысли синий пес.
– Когда рука перестала походить на руку, – еле слышно проронил швед, – я сперва подумал, что началась гангрена, и чуть было ее не отрезал. Да я бы с ней на раз-два разобрался, чай, дисковая пила всегда рядом, тыр-пыр – и нет руки! Но я повременил отпиливать, подумал, всегда, мол, успеется… Сам не знаю почему, хотя нет, все-таки знаю: из-за чешуи… и ногтей, на глазах превращавшихся в когти. Ну, втрескался я в нее по уши, и точка! Смейтесь, чего ж не смеетесь-то? Почуял я, что силища в ней громадная, а не болезнь, какая тут, к чертям, болезнь? Наоборот. Мощь в ней дичайшая, вот что, прямо как в лапе тигра… Ни капли меня это не испугало, раздразнило даже, захотелось поскорее понять, какой такой с нее прок?
Он перешел на шепот, словно боялся потревожить лапу чудовища, насаженную на его культяпку, как на топорище. И блаженно улыбался.
Он напоминал счастливца, которому удалось погладить кобру и не без удивления обнаружить, что он все еще жив.
– Зуб даю, что лапуля не от дьявола, – повторял он. – Не сумею объяснить, откудова лапушка взялась, я не шибко умный, но одно мне ясно как день: лапочку произвели не в аду.
Ласково, с тысячью предосторожностей он спустил засученный рукав на свою конечность рептилии, а затем упаковал лапулю в перчатку.