Черный завет. Книга 2

Булгакова Ирина Е.

Однажды утром кочевник поднялся раньше обычного — в окнах еще не брезжил рассвет.

Роксана давно выбрала другое место для сна — на ворохе одеял возле печи, уступив лавку кочевнику. Вместо того, чтобы заняться утренними делами, Ханаан-дэй сел за стол.

— Надо уходить, — тихо сказал он.

— Я знаю, — она встала, подошла к столу и заняла другую лавку — напротив него.

— Надо уходить сегодня.

— Мы не можем оставить его здесь. Иначе зачем вообще все это было нужно…

— Теперь он не может ждать от тебя помощи.

— От нас, — поправила она.

— От нас, — послушно согласился он и Роксана насторожилась.

— И что? — осторожно

спросила она. — Раз он оказался слабаком — бросить его здесь, на съедение собакам?

Кочевник оставил в покое кружку, которую пытался вертеть в руках. Перевел взгляд на Роксану и долго разглядывал ее в упор. В конце концов она смутилась — искренняя надежда на то, что она не выглядит с утра уж слишком заспанной, вогнала ее в краску.

— Я расскажу тебе сказку, — вдруг тягуче начал он и Роксана едва не возмутилась в голос. Тут же некстати вспомнилась другая сказка. Это сравнение покоробило ее. По всей видимости, и тот, кто остался не погребенным и кочевник, считали ее человеком недалекого ума. Девка — что с нее возьмешь? Ей прямо попробуй чего скажи — ведь не поймет! Не-ет, только сказками, как малолетнему ребенку.

Досада оказалась так сильна, что Роксана прослушала начало.

— …но умер великий воин. Пришла беда и в его род. То было кровавое время — горела степь и брат шел на брата. Тогда старец вызвал великого воина, и явился тот, как положено, в шкуре Шанди — оборотня. И спас свой род от гибели. Но враги стали одной силой и окружили кострами становище старца. И сказал вождь врагов: отдайте нам Шанди — не тронем ваш род, будете жить спокойно. А не отдадите — все погибнете и Шанди умрет. Мне, говорит вождь, людей жалко и своих и чужих, но не можем мы жить без опаски, пока ваш Шанди на свободе. И рассудил старец, что главное для рода — выжить. Позвал Шанди и сказал — уходи. Удивился Шанди: зачем ты, старец, меня врагу отдаешь? А тот ответил: твой долг род спасти — радуйся, твоя смерть спасет нас. Ничего не ответил Шанди — истаял без следа, только однажды суждено вселиться душе в шкуру оборотня. Но с его уходом не стало мира. Вождь рассудил, что предательство рождает предательство, и никогда у волка не родится ягненок. И погиб род до последнего младенца, и некому было защитить его.

Девушка молчала, ожидая продолжения. А кочевник поднялся из-за стола и пошел к двери.

— Тебе хорошо говорить, — так горько сказала она, что разжалобила даже себя. — А я… Я не знаю, как поступила бы я, если бы меня так пытали. Наверное, тоже рассказала бы все… Я не знаю…

— Я знаю, — он остановился в дверях, но поворачиваться не спешил. — Я знаю: ты поступила бы по-другому. Завтра мы уходим. Возьмем лошадь…

— Ларетту, что ли? — удивилась она, но кочевник не понял, кого она имела в виду. — Ты видел этих лошадей. Там дорога холмистая — то вверх, то вниз. Ни одна лошадь не пройдет.

— Эта пройдет. Я нашел хорошую.

Так тихо, так по-человечески сказал, что ее сердце дрогнуло. И такой беззащитной вдруг показалась его спина, что грех было не воспользоваться.

— Ханаан, — шепотом сказала она, — зачем ты с… нами возишься? Зачем не идешь один?

— Я тебе должен, — без запинки ответил он. — И долг собираюсь отдать.

— Не ври! — крик пробил защиту и угодил точно в цель. Беззащитная спина не то чтобы дрогнула, только странно застыла.

Кочевник ничего не ответил. Так и не оглянувшись, он вышел за дверь.

Ближе к вечеру, Роксана нашла его в загоне. Гелион совершенно распоясался — осенним днем пригревало так, что жарко стало даже ей. Поэтому вполне объяснимым ей

показалось желание кочевника снять с себя не только куртку, но и рубаху — она сама с трудом удержалась от этого.

Ханаан-дэй гонял на аркане коня. Роксана не позволяла себе часто появляться у конюшни — то была вотчина кочевника, поэтому не сразу узнала в вороном жеребце того слабосильного доходягу. Невозможно было поверить, что столь разительные перемены произошли за такое короткое время. Буграми переливались под кожей мощные мышцы, без следа исчез на боках ребристый частокол. Жеребец смирился с волей нового хозяина, но продолжал разыгрывать непокорность. Весь его вид говорил "я не сдался, не сдался — я крепкий орешек, со мной еще предстоит повозиться". Но то была игра — уши его, почти соприкасающиеся кончиками, чутко внимали приказам хозяина.

Пробегая мимо того места, где разинув рот стояла Роксана, жеребец поспешил проявить характер. Мгновенно встав на дыбы, он шумно дохнул и порыв ветра отогнал девушку подальше.

Кочевник быстро успокоил питомца — гортанный степной говор подхватил ветер и понес прочь. Конь спокойно затрусил по кругу, но всякий раз, пробегая мимо, косился на Роксану влажным лиловым глазом.

Желтый круг Гелиона раскалился до предела. На округлом плече кочевника, освобожденном от повязки, с обеих сторон ярко краснели затянутые свежей кожей раны. Сильные руки сжимали узел петли, захлестнувшей запястье. Спина блестела от пота, так же как и шкура коня. Они оба были — как два жеребца и непонятно еще — кто кого стремился обуздать. Перекатывались, переливались под черной шкурой бурным потоком мускулы — им вторило наряженное тело кочевника, перетянутое узлами мышц. Шумно выдыхал жеребец, обдавая Роксану жарким потоком — с трудом переводил дух усталый кочевник. Блестел на крупе жеребца затейливый завиток клейма — отливала черным диковинная татуировка на плече Ханаан-дэя.

И это единое существо, как пуповиной связанное не только арканом — единой мощью, уверенностью в себе, желанием не сдаваться до последнего — подействовало на Роксану странным образом. Вдруг жарким румянцем зажглись щеки, а сердце стало стучать не только в груди, а в самых неподходящих местах — в пальцах, губах, в животе. Ей хотелось стоять у загона вечно, смотреть на кочевника, скользить бесстыжим взглядом по всем этим впадинам и выпуклостям. Он весь — вся эта живая необузданная степная сила влекла Роксану так же, как конь увлекал Ханаан-дэя. Так же как ему на коня, ей самой хотелось набросить на кочевника узду, заставить ходить по кругу, разыгрывая гордую непокорность, в то время, как связанный по рукам и ногам, он давно уже играл по ее правилам.

То ли добрался-таки до него ее бесстыжий взгляд, то ли просто сказалась усталость, но кочевник ослабил хватку и конь послушно перешел на шаг.

— Про этого коня ты говорил? — хрипло спросила она, когда Ханаан-дэй приблизился. И тут же испуганно замолчала: она решила, что голос выдаст ее чувства.

— Да, — подтвердил он, ничем не давая понять, что его удивил ее открытый взгляд.

— Как назвал? — ей пришлось откашляться, прежде чем задать вопрос.

— Фарух, — после паузы ответил он.

— Как? — ее познания в степном языке не заходили так далеко. — Что это значит?

— Так, ничего важного, — и собрался уходить, но вдруг обернулся. — Завтра надо уходить.

— Это тебе говорит твое чутье?

— А что тебе говорит твое?

— Мое молчит.

— А вот мое говорит. И очень громко. Да… Там баня на отшибе, за конюшней. Если хочешь перед дорогой помыться… Я затопил.