Черный жемчуг
Шрифт:
Леди Каслмейн принесла набор серебряных вилок с ручками из слоновой кости и проявила великодушие, не став объяснять, для чего они предназначаются. Она пробыла у постели недолго и держалась гораздо приветливее, чем ожидала Аннунсиата, особенно после того, как увидела детей.
– Люди всегда говорят то, что им вздумается, мадам, – произнесла леди Каслмейн. – Не стоит обращать слишком много внимания на сплетни, но и пренебрегать ими нельзя. Однако я повидала слишком много детей Его величества, чтобы дать отпор любым подозрениям насчет ваших детей, если таковые возникнут в моем присутствии.
– Буду весьма благодарна вашей светлости, – ответила Аннунсиата, и леди Каслмейн слегка поклонилась, не вставая с кресла, а потом вновь откинулась на спинку, сложив руки на коленях, чтобы подчеркнуть свой округлившийся живот. Все знали, что Барбара ждет ребенка от короля, и помнили, что она поклялась рожать в Хэмптон-корте. Она славилась такими отчаянно-дерзкими выходками, и Аннунсиата почувствовала жалость к леди Каслмейн, поскольку той все время приходилось бороться за свое положение. Однако Аннунсиата ничем не выразила свою жалость, ибо она стала бы сильнейшим ударом для графини. Тем не менее чувствовалось удовольствие Барбары от того, что у Аннунсиаты не было никаких намерений насчет короля и детей.
Почти следом за леди Каслмейн появились леди Шрусбери и леди Карнеги – две самые скандально известные придворные красотки. Обе были одеты по последней моде и накрашены так смело, что привели Аннунсиату в некоторое изумление, ибо дело происходило днем и поблизости не было мужчин. Конечно, после визита они собирались где-нибудь поужинать или поиграть в карты. Аннунсиата предположила, что дамы явились только потому, что наносить подобные визиты было модным, и им было скучно делать что-либо не по моде. Аннунсиата никогда не была особенно близка с ними, главным образом потому, что не входила в круг знакомых этих дам.
Осмотрев подарки, принесенные предыдущими гостями, и показав свои собственные подарки, дамы попросили разрешения взглянуть на детей.
– Очень милы, – заключили дамы, обменявшись удовлетворенными взглядами. – Похожи на своего отца – вы не находите?
Аннунсиата почувствовала раздражение.
– Король считает, что они похожи на свою мать, – ответила она, – а что касается меня, я считаю их похожими на самих себя. Разве для вас не все дети выглядят одинаково, мадам?
– О, конечно – все они невозможные обезьянки. Только немного подрастая, они становятся забавными. Полагаю, вы хотите отослать их на воспитание куда-нибудь в провинцию? Или, вероятно, вы сами отправитесь туда вместе с малютками?
– В настоящее время я не собираюсь покидать двор, – спокойно отозвалась Аннунсиата.
– А что думает о своем потомстве его светлость? Неужели он еще не видел собственных детей?
– Конечно, видел, – с оттенком возмущения ответила Аннунсиата. – Он почти все время был со мной.
Леди Карнеги приподняла бровь.
– Вот как? Должна признаться, вы удивили меня. Не думаю, чтобы он был в состоянии помнить о вас после вечеринки.
– Какой вечеринки? – удивленно переспросила Аннунсиата. Леди Шрусбери переглянулась с подругой, а затем проговорила подчеркнуто сухо, как будто речь шла о непристойном поступке.
– Видите ли, бедняжка лорд Баллинкри был так обеспокоен, когда у вас начались роды... Боже правый, мы все беспокоились, что вы можете умереть, мадам...
– Бедняжка был прямо-таки как натянутая струна, поэтому его добрые друзья заставили его немного выпить – о, разумеется, он возражал...
– За первым бокалом пошел второй... – опять подхватила леди Шрусбери. – В конце концов бедный лорд Баллинкри так и не смог протрезветь, пока вы рожали. Последнее, что я слышала – он проспал целый день и даже не узнал, что стал отцом.
– Это самый лучший выход, – утешительно произнесла леди Карнеги. – В конце концов, что проку было ему мучиться вместе с вами?
– Вы были там? На этой вечеринке? – сдавленно спросила Аннунсиата, не зная, верить ли ужасной новости. Она признавала, что подобное вполне могло случиться с Хьюго. Леди Шрусбери улыбнулась, и в ее улыбке смешались пренебрежение, жалость и злорадство.
– Боже мой, конечно, нет. Сейчас я в ссоре с леди Гамильтон. И кроме того...
– Леди Гамильтон? – перебила Аннунсиата.
– Да, Бесс Гамильтон, – подтвердила леди Карнеги, и обе дамы уставились на Аннунсиату с жадным любопытством, забыв о своей показной любезности.
– Бесс Гамильтон? – повторила Аннунсиата. – Но почему же...
– Дитя мое, – решительно прервала ее леди Шрусбери, – не прикидывайтесь, будто вам ничего не известно. Леди Гамильтон появилась только недавно, а до нее была...
– Прекратите! – вскричала Аннунсиата. – Что вы говорите? Мой муж... его светлость…
Леди Шрусбери презрительно улыбнулась.
– Все мужчины одинаковы, дитя мое. Все, что можно сделать – это отомстить им их собственным оружием. Если женщина не делает этого – значит, она глупа.
– И потом, – подхватила леди Карнеги с неприятной усмешкой, – почему вы порицаете бедного Хьюго за невинное развлечение в приятном обществе знакомой женщины, когда вы сами так дружны с его величеством?
Аннунсиата молчала, в изумлении уставившись на гостей. Они обменялись взглядами и поднялись. Когда они уже выходили из комнаты, леди Шрусбери вернулась, движимая странным приступом жалости, наклонилась над постелью и вполголоса сказала:
– Этого никак нельзя было ожидать, мадам. Но я твердо уверена – он оставался верным вам несколько месяцев. Мы все видели. Вам следует радоваться хотя бы временной верности.
Леди подобрала юбки, и обе придворные красавицы удалились.
Глава 17
В гостиной нового дома на Кинг-стрит Аннунсиата принимала посетителей после церемонии крещения. Комната была прекрасно обставлена, и именно желание показать ее заставляло чету Баллинкри откладывать крестины до переезда в новый дом. Высокие окна этой просторной и светлой комнаты выходили на реку. Стены были обиты золотисто-зеленой парчой; висящие на окнах шторы из зеленого, вышитого золотом шелка слишком отличались от тяжелых портьер и гобеленов, к которым Аннунсиата привыкла дома. Полы покрывал блестящий наборный паркет, поверх которого лежали толстые китайские ковры светлых оттенков. В гостиной было два огромных зеркала – четыре фута шириной и высотой до потолка, в тяжелых позолоченных рамах. В зеркалах отражалась мебель, которую Хьюго купил или привез из своих дворцовых апартаментов – мебель из эбенового, сандалового и орехового дерева, легкая и изящная; небольшие французские кресла розового дерева с гнутыми ножками были обиты парчой в тон обивке стен и шторам.