Черный жемчуг

Хэррод-Иглз Синтия

– Ральф-младший, – поправила мать, почти не заметив потрясение дочери. Ее глаза быстро оглядели траурное платье Аннунсиаты. – Тебе лучше поехать со мной. Из-за жары похороны назначили слишком быстро, – Аннунсиата заметила, что мать, кажется, начала понимать, в чем дело: ее глаза с беспокойством устремились в сторону кавалькады. Она вновь испытующе взглянула на Аннунсиату. – Это твои люди? Вы здоровы? До нас доходили ужасные новости из Лондона...

– Да, я здорова. Мы не привезли болезнь. Это мои дети и два сына Ричарда и Люси. Мы все устали и проголодались, мама. Путешествие было таким долгим.

– Пусть войдут в дом. Ты должна обо всем рассказать мне,

только в другой раз. Дорогая, я рада видеть тебя, мне жаль, что я не смогла принять тебя, как полагается. Мы все настолько потрясены, что я не в состоянии ни о чем думать. Уильям, пусть Энн и Бетти заберут детей в детскую и позаботятся о них. Размести слуг. Перри, займись лошадьми. Аннунсиата, ты едешь со мной?

– Конечно, мама, – ответила Аннунсиата. Все ее кости болели, она боялась вновь увидеть смерть, но долгом перед своей семьей нельзя было пренебречь. Какая удача, подумала она, что ее одежда подходит к случаю. Она вернулась к Голдени, которую удерживал на поводу лакей, прикусила губу и с трудом поставила ногу на подставленную ладонь, чтобы взобраться в седло. Каждый ее мускул протестующе заныл, бедная Голдени вздыхала и потряхивала головой.

– Ничего, старушка, – потрепала ее по шее Аннунсиата. – На этот раз поездка будет недолгой.

Привели лошадь для Руфи, она села в седло, и в сопровождении двух слуг они направились к замку Морлэндов.

Церковь была украшена цветами, в ней ярко горели свечи, и смешанный аромат воска и цветов казался горьковатым и тревожным. Одним из самых ранних воспоминаний Аннунсиаты были похороны Мэри Эстер Морлэнд. Девочку привели в церковь попрощаться с покойной; ее подняли, позволив заглянуть в открытый гроб, на куклу из белого воска, закутанную в белую одежду, с ожерельем из черного жемчуга на груди. Сегодня гроб был закрыт, а у лежащей в нем куклы лицо должно было бы напоминать лицо маленького Ральфа.

Вся семья и слуги были в сборе, мужчины хмурились и прятали покрасневшие глаза, женщины плакали, многие из них перебирали четки, молясь за спасение души усопшего. Руфь и Аннунсиата прошли вперед, где стояли близкие родственники, и Аннунсиата порадовалась, что на нее бросали взгляды только мельком, однако Ральф повернулся и долго смотрел ей в глаза. На его лице лежала печаль великой скорби, он сильно постарел, но при виде Аннунсиаты он недоверчиво поднял бровь, а потом его лицо смягчилось от радости и признательности. Ральф взял ее за руку и поставил рядом с собой, а в это время из ризницы уже появился капеллан, готовясь начать службу. Кадильщики выступили вперед, покачивая кадилами на длинных цепочках, и сладковатый печальный запах курения смешался с ароматом цветов. Мальчики запели своими чистыми дрожащими голосами, и Аннунсиата заплакала, скорбя об умершем ребенке, обо всех умерших и о жизненных скорбях.

Пока они ехали в замок Морлэндов, Руфь поведала ей печальную историю. Когда умер старший сын Ральфа, его конь, Торчлайт, достался Эдмунду. После смерти Эдмунда Ральф-младший ожидал, что Торчлайта отдадут ему. Однако Ральф с бессознательным желанием прервать эту череду отказал сыну. Ральф-младший был оскорблен. Он считал, что должен занять место старших братьев, быть старшим в семье, наследником, молодым хозяином, а как оказалось, отец против этого! Ральф-младший решил доказать, что он уже не маленький и способен ездить верхом на любой лошади, поэтому тайком вывел из конюшни жеребца Кингкапа, оседлал и взнуздал его и попробовал проехать верхом.

Кингкапа выездил сам Ральф, поэтому у решительного и сильного

наездника он вел бы себя смирно, но, подобно всем жеребцам, Кингкап часто нервничал, к тому же на нем редко ездили. Нервозность Ральфа передалась жеребцу. Мальчик вскарабкался в седло, и после непродолжительной борьбы жеребцу удалось сбросить его. Нога мальчика попала в стремя, он не смог высвободиться. Жеребец перепугался, чувствуя, как за ним по земле волочится тело, и, будучи не в силах освободиться от него, обезумел от ужаса. Прежде, чем мальчику смогли помочь, жеребец промчался мимо угла конюшни, с силой ударив Ральфа о него.

После погребальной мессы начались поминки, на которых представлялось другое значение смерти – слава и триумф. Боль утраты мучила оставшихся на земле, но душа усопшего уже устремилась к престолу Отца, чтобы насладиться вечной радостью. Собравшиеся перешли из церкви в большой зал. Весь дом был ярко освещен и украшен цветами и гирляндами, лавровыми венками и побегами плюща; во дворе было светло, как днем, из-за десятка дымящихся жаровен, а у ворот собрались бедняки со всей округи, ожидая подаяний, поминальных лепешек и пунша. Вся еда, которая оставалась после поминок, раздавалась беднякам, и многие из них заранее запаслись корзинами.

В доме родственники и друзья ели, пили и хвалили покойного. Из-за ужасной жары и боязни заразы было невозможно отложить похороны, поэтому за столом собралась не вся родня. Кроме того, Ральф и самые близкие родственники не смогли оправиться от потрясения. Ральф еще старался выполнить свои обязанности хозяина, но Арабелла сидела, сложив руки на коленях – постаревшая и подавленная. Аннунсиата вспомнила, как Эдуард говорил, что Арабелла долго не протянет, и поняла, что это правда. Элизабет приветствовала ее теплым рукопожатием, но тут же отвела глаза. Она не смогла заменить Арабеллу в роли хозяйки, ибо плакала, не переставая, и сидела в сторонке, крепко сжимая ручонки двух оставшихся детей, как будто смерть могла унести и их. Руфи пришлось отдавать распоряжения слугам, и Аннунсиата, которая уже давно привыкла к многолюдным застольям, вела себя, как положено было бы делать хозяйке замка Морлэндов.

Время от времени Ральф подходил к ней, ничего не говоря – он чувствовал себя спокойнее рядом с Аннунсиатой и тянулся к ней, как пес тянется к теплу очага.

– Как хорошо, что вы приехали. Вы можете пробыть здесь подольше?

– Я приехала домой отдохнуть, – ответила Аннунсиата. – И, вероятно, останусь здесь на всю зиму. В конце концов, мне больше нечего делать. Мой муж умер от чумы, поэтому в Лондоне меня ничто не удерживало. Возможно, я останусь здесь насовсем.

Глаза Ральфа заметно потеплели.

– Как бы мне хотелось этого. Нас осталось совсем мало. Иногда мне кажется, что Бог разгневался на нашу семью.

Аннунсиата кивнула.

– Я тоже думала, что Он гневается на меня. Но этого не может быть: Господь добр, все, что Он творит, есть добро.

Ральф нахмурился.

– Уже трое моих сыновей, – пробормотал он, и Аннунсиата поняла, о чем он думает – о себе она могла бы сказать так же. Однако слушая подобные слова от другого человека, она возмутилась всем существом.

– Смерть означает для нас скорбь, – проговорила она, – но мы печалимся только из-за собственной утраты. Для наших усопших смерть – это облегчение, путь к славе, – мгновенная улыбка тронула губы Ральфа, и Аннунсиата покачала головой. – Вижу, вы слишком долго общались с диссидентами, кузен. Их жизнь слишком печальна, ведь даже вера не дает им утешения.