Черный
Шрифт:
В тот же день я перерыл все ящики и нашел адрес бабушки; я написал ей, умоляя приехать и помочь нам. Соседки дни и ночи ухаживали за матерью, кормили нас, обстирывали. Я жил в каком-то оцепенении и никак не мог поверить в то, что случилось. А вдруг бабушка не приедет? Нет, лучше об этом не думать. Она обязательно приедет! Я не мог выносить такого одиночества, ведь я вдруг оказался один на один с собой, без всякой помощи и поддержки. За какой-нибудь час мир, в общем довольно ко мне милостивый, стал холодным и враждебным. Я был так напуган, что даже не мог плакать. Я радовался, что мать не умерла, но ведь она будет болеть долго, может
Когда соседи хотели накормить меня, я отказывался, мне было стыдно, что меня так часто кормят чужие люди. Но когда им все-таки удавалось уговорить меня, я старался съесть как можно меньше, чтобы не так мучил стыд. Ребята, конечно, видели, что я хочу есть, и я ужасно страдал, что они это знают, но когда меня спрашивали, я отвечал "нет", хотя сам умирал с голоду. Я жил в таком напряжении, ожидая приезда бабушки, что, когда она приехала, я не выдержал; она все взяла в свои руки, а я сдался ей, подчинился, отвечал, как автомат, на ее вопросы, делал, что она велела, зная, что мне надо научиться решать все проблемы самому. Я ушел в себя.
Бабушка продиктовала мне письма восьмерым своим детям - всего их было девять, считая мать, - во все концы страны с просьбой выслать денег, чтобы "перевезти Эллу и двух ее ребятишек к нам домой". Деньги пришли, и мы снова стали собирать свой скарб. Мать отвезли на вокзал в машине "скорой помощи" и внесли в вагон на носилках. Всю дорогу в Джексон мы молчали. Дома уложили мать в комнате на втором этаже. Из Детройта ухаживать за ней приехала тетя Мэгги. В большом доме было тихо. Мы говорили приглушенными голосами, ходили на цыпочках. Всюду пахло лекарствами. Врачи приходили, уходили. Днем и ночью я слышал стоны матери. Мы боялись, что она вот-вот умрет.
Приехали: тетушка Клео из Чикаго; дядя Кларк из Гринвуда, штат Миссисипи; дядя Эдвард из Картерса, тоже штат Миссисипи; дядя Чарльз из Мобила, штат Алабама; тетушка Эдди из Хантсвилля, штат Алабама, где она преподавала в воскресной школе; дядя Томас из Хейзелхерста, штат Миссисипи. Обстановка была напряженная, все чего-то ждали, спрашивали друг друга шепотом: "Что же делать с ее детьми?" Мне было страшно, что мою судьбу решают другие люди - чужие, хотя и родственники. Я никогда раньше не видел сестер и братьев матери и в их присутствии опять сделался стеснительным. Однажды меня подозвал к себе дядя Эдвард, пощупал мои худые руки и плечи.
– Не мешало бы ему малость исправиться, - сказал он своим братьям и сестрам.
Мне было страшно неловко, казалось, будто что-то в моей жизни не так, я в чем-то виноват и мне этой вины не искупить.
– Кормить его надо получше, он быстро свое наберет, - сказала бабушка.
На семейном совете было решено, что мы с братом будем жить врозь, потому что содержать нас обоих одной семье не под силу. Куда поеду я? Кто меня возьмет? Я совсем потерял покой. На своих родственников я не смел поднять глаза и все время твердил себе, что должен всех слушаться, иначе они не захотят взять меня.
По ночам мне снились кошмары. Иногда я в ужасе просыпался и кричал. Прибегали взрослые, я глядел на них, точно это были призраки из моих кошмаров, и снова засыпал.
Однажды ночью я очутился во дворе за домом. Светила полная луна. Было очень тихо. Вдруг я почувствовал, что кто-то взял меня за руку. Я оглянулся и увидел дядю.
– Ты что, сынок?
– ласково спросил он.
Я смотрел на него, силясь понять, что он говорит. Я был точно в тумане.
– Что с тобой, Ричард?
Я не мог ему ответить, не мог очнуться. Он встряхнул меня. Я пришел в себя и оглядел залитый луной двор.
– Куда мы идем?
– спросил я.
– Ты ходил во сне, - сказал он.
Бабушка усиленно меня кормила, заставляла спать днем, и постепенно я перестал ходить во сне. Мне было так тягостно у бабушки, что я решил уехать отсюда, как только подрасту и смогу зарабатывать себе на жизнь. И не потому, что кто-то ко мне плохо относился, - просто я знал, что у них нет денег, чтобы кормить нас с братом. В комнату к матери я теперь старался не заходить, даже смотреть на нее мне было больно. Она очень исхудала, все еще не могла говорить и лежала как труп, глядя в пустоту невидящими глазами.
Однажды вечером нас с братом позвали в гостиную, где совещались наши дядья и тетки.
– Ричард, - сказал один из дядьев, - ты ведь знаешь, как серьезно больна мама?
– Знаю, сэр.
– А у бабушки нет сил заботиться о вас с братом, - продолжал он.
– Да, сэр, - сказал я, ожидая решения.
– Так вот, братишку возьмет тетя Мэгги в Детройт, он там будет учиться в школе.
Я ждал. Кто возьмет меня? Мне самому хотелось поехать к тете Мэгги, но я не решился возражать против их решения.
– А к кому хотел бы поехать ты?
– спросили меня.
Вопрос застал меня врасплох: я ждал приказа, а мне предоставляют выбор. Но я боялся даже допустить мысль, что кому-то хочется взять меня к себе.
– Мне все равно, - сказал я.
– Мы все готовы взять тебя.
Я быстро прикинул, кто живет ближе всех к Джексону - ага, дядя Кларк, он в Гринвуде, а это всего несколько миль отсюда.
– Я бы хотел жить у дяди Кларка, он ближе всего от бабушки и мамы, сказал я.
– Ты в самом деле так решил?
– Да, сэр.
Дядя Кларк подошел ко мне и положил руку мне на голову.
– Хорошо. Я возьму тебя к себе и отдам в школу. Завтра же пойдем и купим тебе одежду.
Мне стало немножко легче, но напряжение не исчезло. Брат был счастлив. Он уезжает на Север! Я тоже хотел на Север, но не сказал ни слова.
Снова поезд, и еще один южный городок. Дядя Кларк жил на тихой тенистой улице, в доме на две половины; у них было четыре комнаты. Тетушка Джоди, невысокая и очень складная мулатка, приготовила к нашему приезду горячий ужин. Меня поразила ее молчаливость, сдержанность, суровость, казалось, она все делает в соответствии с какими-то законами, которых я не знаю; я почему-то решил, что, раз у меня нет дома, она считает меня "испорченным", и я навсегда останусь для нее чужим; в ее присутствии мне было неловко, я держался скованно. Дядя Кларк и тетя Джоди разговаривали со мной как со взрослым, и я не знал, как себя вести. С матерью мне всегда было легко, даже тепло, хотя жили мы в такой бедности; здесь я не чувствовал никакой теплоты. А может, я был просто слишком насторожен.