Черстин и я
Шрифт:
Так мало-помалу перед нами открылся лес, и по обеим сторонам дороги мы увидели заросли чернолесья и поля, где как раз таял последний снег. В конце концов мы проехали аллею высоких тополей, и я увидела, как папа форменным образом застыл от напряженного ожидания. Вдруг автомобиль резко затормозил. Вот тут-то и находилась та отдаленная цель, к которой папа стремился. Тут находилась Лильхамра. Чуть не задохнувшись, я всеми фибрами души впитывала развернувшуюся перед нами панораму: низкое белое одноэтажное здание с проломленной крышей. Множество мелких оконных стеколец пылали как огонь в отсветах заходящего солнца. Два флигеля.
Я не смела смотреть на папу, так как знала, что на глазах у него слезы! А хуже этого я ничего не знаю! Но… довольно странно… на самом деле я тоже была немного тронута и почему-то испытывала ощущение, словно вернулась домой. Думаю, Черстин чувствовала примерно то же самое, потому что она подозрительно помаргивала ресницами.
Какие бы чувства ни испытывала мама, она их не выказывала.
— Поездка окончена, — только и сказала она, вылезая из автомобиля.
— Да, — подхватил папа, — здесь мы останемся, пока не переселимся на кладбище.
У калитки стоял невысокий толстенький человек лет пятидесяти, с золотисто-льняными волосами и дружелюбнейшими светло-синими глазами. Он поздоровался со всеми нами за руку, и папа представил его. Звали толстячка Юхан Русенквист, и был он своего рода старостой на полевых работах и в усадьбе. Тогда я еще не знала, что он станет одним из моих лучших друзей. Мы поздоровались и с другими обитателями усадьбы: со скотником весьма скромного вида — его звали Ферм — и с его женой, выглядевшей явно более решительной, а еще с их детишками; детишек была примерно дюжина. Далее имелся еще один работник, веселый и краснощекий, по имени Улле. Папа оставил их в усадьбе, унаследовав всех от арендатора. Кроме того, папа нанял «одну из самых великолепных, — по его словам, — юных девиц округи» в качестве служанки. Звали ее Эдит, и она прибыла тем же утром, чтобы затопить в доме и сварить кофе к нашему приезду.
Лильхамра с первого взгляда понравилась мне решительно и бесповоротно. Понравился мне и Юхан из-за его дружелюбных глаз, и Ферм за его непритязательность, и Улле за его веселость. Некоторое время я колебалась, прежде чем решить, нравится ли мне и фру Ферм, но, в конце-то концов, человек ведь может быть настоящим лучом солнца, даже если он чуточку малоприятен с виду.
С трепетом и сомнением переступила я порог усадьбы. Откуда мне было знать, как там в доме! Но вскоре нам с ужасающей очевидностью стало ясно: там по меньшей мере уныло. Семья арендатора махнула на все рукой и долгие годы не платила аренду, папа тоже махнул рукой и перестал оплачивать ремонтные работы, а семья арендатора снова махнула рукой и уехала, не убрав за собой.
— Упаси Бог!.. — были первые слова, которые произнесла мама.
Папа явно безумно нервничал. Когда пускаешься в путь с маленькой прелестной принцессой в замок своей мечты, становится немного досадно, если обои развеваются, словно флаги, а во всех углах огромные крысиные норы.
— Мы все отремонтируем, милая Мауд, мы все отремонтируем, — боязливо заверял папа.
— Да, хотела бы я в это поверить, — чрезвычайно твердо произнесла мама.
— Добро пожаловать! — поздоровалась с нами на кухне Эдит.
Ее веселая ухмылка обнажила всю челюсть. У нее и в самом деле был сварен кофе, показавшийся нам великолепным, ведь даже когда мартовский ветер тепловат, все равно окоченеешь. Мама ходила по всему дому, осматривая его придирчиво-пристрастным взглядом хозяйки, заставлявшим папу дрожать, как испуганное животное.
— Такую изысканно скверную железную плиту надо еще поискать, — сказала мама, постучав по дымогарной трубе, да так, что в воздухе закружилась сажа. — И не очень удобный кухонный шкаф, — добавила она.
Затем, взглянув на потолок, мама заметила:
— Пожалуй, неплохо, когда в крыше пролом, но, по-моему, он не должен быть настолькобольшим, чтобы в доме шел дождь, так мне кажется.
После такого высказывания мы забеспокоились точь-в-точь как и папа. Подумать только, а что если Лильхамра так плоха, что мы не сможем здесь жить! Больше всего я переживала из-за папы, потому что знала, как он радовался нашему переезду, да и мы тоже. Но папа абсолютно не в состоянии радоваться тому, что не одобряет мама, и он выглядел ужасно подавленным, когда, обняв ее за плечи, спросил:
— Как по-твоему, мы сдадимся без боя, бросим все это и попытаемся продать усадьбу или сдать ее другому арендатору?
— Сдадимся?! — удивленно воскликнула мама. — Сдадимся?! Ты с ума сошел!
Затем, потерев руки, воскликнула:
— Как чудесновзяться за дело и навести здесь чистоту и порядок!
Тут мы — папа, Черстин и я — испустили такой вздох облегчения, который, уверяю вас, слышен был во всей округе.
— Но это будет стоить колоссальных денег, прежде чем у нас будет так, как мы хотим, — добавила она.
Папу это не обеспокоило, по крайней мере тогда. Он сразу же невероятно оживился, заговорил о «белом доме моего детства» и стал шумно декламировать:
— Прислушайся к шелесту ели, у подножья которой твой домашний очаг!
И мы вошли в так называемую залу, простиравшуюся вдоль почти всей задней части дома.
— Это, — сказала мама, — самая красивая комната, какую я когда-либо в жизни видела.
Поскольку обои выглядели там еще хуже, чем в остальных комнатах, если только это возможно, а краски на дверях и окнах все равно что не было вовсе, я сначала подумала, что мама пошутила. Но явно — нет, потому что, приглядевшись получше, я тоже увидела, что это на самом деле былакрасивая комната, в меру пропорциональная, с уютным открытым очагом у одной из продольных стен, со встроенными книжными полками, которые семья арендатора явно использовала, судя по следам пыли, как место хранения лучшего своего фарфора. А какой вид открывался из окон! Вечернее солнце струилось в залу, а за окнами раскинулся парк с вековыми деревьями, ветви которых резко и отчетливо вырисовывались на фоне неба. Вдали, между деревьями, виднелось озерцо с плавающими глыбами льда.
— Это будет наша общая комната, — сказала мама. — А маленькая комната, ближайшая к кухне, — столовая.
Оставались лишь три комнаты и боковушка для прислуги, потому что Лильхамра в самом деле небольшое имение. Папе нужен был рабочий кабинет, одна комната предназначалась для спальни, а еще маме ужасно хотелось иметь наконец-то совершенно отдельную комнату для себя. Это выглядело угрожающе для меня и Черстин. Но тут папа сказал:
— Патрончики будут жить в правом флигеле!