Черт нас рассудит
Шрифт:
И что там дальше?
Если кто-то думает, что власть - это сплошные "пряники" -- то он очень ошибается. По крайней мере, в России 20-годов. Но я в это дело влез и деваться уже некуда. Итак, на дворе лето 1928 года. Я в этом мире уже 11 лет. И что тут происходит? Да, вроде, лучше, чем в моей истории. Политическая ситуация более-менее стабильная. Оппозиция вякает, но как-то не особо уверенно. Индустриализация идёт. Коллективизация пошла по менее жесткому сценарию, хотя, конечно, дело обстояло тоже невесело. Индустриализация
А что я сам сделал? Немало. РОСТА/ТАСС стала не просто "министерством правды". Во многом она отчекрыжила обязанности ГПУ. И получалось это неплохо. Ведь в нашей стране "писать в органы" считается не самым достойнным делом. А потому этим и занимаются... Понятно кто. А вот писать в газету - это иной вопрос. Благо с критикой и самокритикой было всё в порядке. В моё время либерасты врали, что в СССР был в прессе сплошной оптимизм. Но на самом-то деле такая ситуация сложилась лишь при Брежневе. А до этого критики и сатиры хватало. Причем, это была не мразь из "Аншлага", а настоящие журналисты, которые писали не "ниже пояса", а по делу. Я-то знаю, я читал журнал "Крокодил" и тридцатых, и сороковых, и шестидесятых годов выхода.
Но с сатирой и юмором мы разобрались веселее, чем в моей истории. Тогда у "Крокодила" были "младшие братья" -- в каждой республике. Украинский "Перец", белорусский "Вожик" и так далее. Мы решили иначе - хотя бы из моей откровенной нелюбви к "национальным республикам". Мы просто издавали филиалы сатирического журнала во всех крупных городах. Был "Крокодил в Ленинграде", "Киевский крокодил", "Крокодил ростовский" и так далее.
И работали журналисты честно. Число наших ребят, убитых при выполнении задания, уже перевалило количество убитых на Великой Отечественной войне репортеров.
Ну, что ещё. Я могу гордиться, что раскрутил колымскую тему куда раньше. Чем наверняка подбавил себе черной краски в глазах историков. Потому что туда везли зэков. И условия, в которых они строили дороги и добывали золото, были совсем не райскими. Кстати, я смог переломить идиотское представление, что воры и бандиты - это типа "социально близкие". В моё время было принято считать, что такая светлая мысль возникла потому, что среди большевиков хватало бандитов. Тот же товарищ Сталин банки грабил. Не говоря уже о Григории Котовском, на котором вообще пробы было ставить негде. Но на самом-то деле это не так. Революционные идеи могут не нравится - но революционеры идут сражаться и умирать за ИДЕИ, а не за бабло. Это совсем разные психологии. Я-то уж видал и красных бойцов, и партизан. К тому же, как я знал из обеих увиденной мной историй, легализовавшиеся бандиты совсем не рвутся привечать своих бывших собратьев. Скорее, наоборот.
И уж тем более тема "социально близких" не выходила из марксисткой теории. Она пришла из анархизма, точнее - из идей товарища Бакунина. Ну, хрен с ним, с Бакуниным. Он-то во время своих странствий по Сибири сталкивался с разными ребятами и у него могли быть разные тараканы в башке. Но раскрутила эту тему "творческая интеллигенция". Им почему-то всегда нравились уголовники. Тот же Бабель в моей истории романтизировал одесских бандюков. Которые на самом-то были просто уголовной сволочью. В этой ему мы ему не позволили.
Я привлек ученых, которые доказали, что уголовники - это патология, что они никогда не станут нормальными гражданами Страны Советов. Сделать это было тяжело, но вышло. И теперь ехавших на Колыму мне было не жалко. В этом мире уголовников расплодилось меньше, но тоже хватало. Вот и пусть махают там кайлами.
А на Колыме было ничего. Благодаря товарищу Смирнову, трассу сумели дотянуть за хребет. И золото пошло.
А вот что с международным положением? Франция и Германия напоминают двух котов, которые драться не рискуют, но наезжают друг на друга. Англия вроде как ни при делах. А в США все прутся от "просперити". Президент Гардинг продолжает нести байду, что США процветают. Рузвельт пока никто.
И тут вдруг у меня зазвонил телефон.
– - Сергей?
– Раздался голос Михаила - тут такое дело, Нью-Йоркская биржа рухнула.
Вот так. Доигрались. История снова сделала резкий поворот.
Пока "Титаник" плывет
За последние годы Максиму много пришлось поболтаться по свету. В основном, он околачивался в Америке. Но перед последней поездкой туда пришлось завернуть и в Москву. Где его снова принимал "брат по попаданству" и его начальник, директор товарищ РОСТА/ТАСС товарищ Коньков.
– - Ну, и как тебе тут?
– Спросил он Максима, после распития первой стопки коньяка.
– - А, ничего, мне нравится. Явно интереснее, чем в нашем оставленном мире. Только вот обидно: из исторических личностей познакомился лишь с тобой и Корбюзье. О чём в старости мемуары писать?
– - К историческим личностям из политиков, честно говоря, лучше приближаться как можно реже. Здоровее будешь. А насчет мемуаров... Картину "Последний день Помпеи" видел в Русском музее?
– - Приходилось.
– - Вот примерно то же самое и поглядишь. Я тебе завидую - сам бы поехал поглядеть, но работы по горло.
– - Всё справедливо. Ты революцию видел, и Гражданскую. А я на это посмотрю.
– - Так вот я как раз о данном деле. Ты, наверное, вряд ли много знаешь о Великой депрессии -- и о том как янкесы из неё вылезали?
– - Только самые общие вещи.
Коньков снова налил.
– - Вот потому я тебя и вызвал. Есть вещи, которые почте, телеграфу и даже спецкурьерам доверять не стоит. Я-то про депрессию знаю неплохо. Читал порядочно, да и в том времени много бывал в Штатах - а там мне про неё не самые глупые люди рассказывали. Я не говорю что на этот раз всё будет идти так. Но о данном варианте ты должен знать. Так что доставай блокнот и поехали. Только понятно, запись веди лишь по-нашему.
– Понял.
В течении двух часов Максим выслушивал лекцию об Америке начала тридцатых и испещрял блокнот памятными значками*.
(* Ремесло репортера появилось задолго до появления диктофонов и даже стенографии. Да и сейчас технику не всегда можно применить. Так что журналисты на задании нередко записывают в блокноте лишь отдельные ключевые слова и фразы или вообще значки-"памятки", в остальном полагаясь на память.)
– - Я одно не понял. Так что вы собираетесь делать с Рузвельтом?