Черт с тобой
Шрифт:
(Степан Яров)
18. Стоды
Повели отец Терентий и старец Михаил народ крестным ходом к источнику. А родник то был в начале оврага и вся водица по ложбине к речке бежала. Испугавшись падежа - одна коровенка приставилась, решили наши часовенку там воздвигнуть в честь великомученицы Параскевы, а Игнат пятницу деревянну сотворил, одежды ее красным раскрасил, а на ботиночки железные пряжки выковал. Бабы и кудель собрали, чтобы у стода положить и празднично нарядились. И стал Терентий службу творить, и так народ воодушевился, что опосля гулемать пошел,
С тех пор ночью стали многие сквозь сон слышать, как будто звенит что-то за окном, звенит да позвякивает, как бубенцы, а утром в песке следы от ботиночек видны. И стали многие переживать - хоть она и святая великомученица, а все же многие в пятницу работали, и побаивались ее гнева. Не испужался только я - засел ночью в малиннике и стал ждать. И вот смотрю, идут в темноте двое и прямиком к Нюркиному хлеву. Тут луна вышла... христесынебожий! Да это стоды!
Николай руку со скипетром к воротам протянул, и они сами отворились. И заходят оба в хлев. Я по-тихому к ним подкрадываюсь, а он и говорит: "Что прячешься, Иван, аль не признал меня?" Тут дрожь в коленях прошла и я поклонился.
– Правильно вы все устроили, поэтому мы все болезни из коровенок ваших выгоняем -эта вот последняя. И выбегает из хлева гнилая и хромая крыса, Никола было ее схватить, да промахнулся: "Эх, Ваня, зря ты меня отвлек!"
Крыса похромала прямо к колодцу, чтобы воду в нем отравить, а я схватил камень, который ворота подпирал, и запустил в нее. Подошли мы втроем к окаянной, а у нее изо рта желтая пена идет. Нагнулась Параскева, дунула на гнилую крысу, и та рассыпалась в пыль. Вот что значит сила божья!
Проводил я их к роднику, встали они свои места, да так и остались стоять, и до сих пор там. И кажный кто едет, али путник какой, кланяются им. Вот как дух божий может запросто в стод войти, коли тот с душой и верой сотворен, али нерукотворный.
(Рассказал колдун Иван, записал Степан Яров)
19. Усадьба
Как во горнице, горнице,
Во светлой было светлице.
Во светлой было светлице,
Тут ходила и гуляла,
Тут ходила и гуляла
Молодая боярыня,
Молодая боярыня,
Что Татьяна Николаевна,
Что Татьяна Николаевна
Подходила к окошечку,
Подходила к окошечку,
И смотрела в стеклышко.
И смотрела в стеклышко,
Что светел ли светлый месяц,
Что светел ли светлой месяц,
Что весел ли мой милой друг,
Что весел ли мой милой друг,
Николай-то Владимирович.
Николай-то Владимирович
Он сидит во честном пиру,
Он сидит во честном пиру,
Он сидит - прохлаждается.
Он сидит - прохлаждается
И
И своей женой похваляется -
У меня жена - барыня!
У меня жена - барыня
Что Татьяна Николаевна...
Когда давным-давно в имении произошел бунт, Николай Владимирович был в отъезде, и лютую смерть приняла Татьяна Николаевна. Мужики ее раздели, связали, и посадили на муравейник. Утром вернулся ее супруг - прислуги нет, жены нет, пошел искать, и нашел - а она, душенька уже мертва. Занес Николай Владимирович ее в дом, да там и повесился. С тех пор усадьбу никто не покупает, и стоит она разоренная много лет.
"Шел я как в сумерках тем местом. До дому путь не близкий, решил заночевать в лесу у костра. Смотрю, за деревьями барский дом, тот самый, про который рассказывают. Я туда конечно не пошел - страшно. А тут под соснами сухо и приятно.
И тут выходит из леса барин в старинном кафтане. Я-то сразу понял, здравствуйте, говорю, Николай Владимирович!
– Здравствуй и ты, друг сердешный. Будет у меня к тебе просьба, коли посетишь наш дворец, да расскажешь, как народ нынче поживает - награжу. Скучно нам здесь, сам понимаешь.
– Ну что же, коли отпустите по утру, так развлеку вашу чесну компанию.
– А на что ты нам? Отпустим, не переживай.
– Подходим мы к барскому дому, и как только дверь открыли, так все внутри и преобразилось - по-другому стало! Уж нет разрухи, а убранство, как в старые времена - богатое, множество свечей и музыка. Гости - все помещики убиенные: кто на войне, кто лихими людишками, кто бунтарями, а кого и на охоте ненароком подстрелили. Был тут убитый помещик Захарьин и дворянин Кривцов, убитый столяром Семеном Соловьевым из ружья и другие господа. Татьяна Николаевна пела, аккомпанирую себе на физгармони.
Николай Владимирович хлопнул в ладоши: "Господа, господа, вот живой человек согласился нам поведать о теперешней жизни". Все сразу притихли. И рассказал я покойникам про наше село, потом истории всякие, а в конце поведал про уклад, и что крестьян больше никто не обижает, и живут они не так, как их деды, и прадеды, что все поменялось. После долгого молчания Николай Владимирович подошел ко мне и протянул тугой кошелек: "Что ж бери, нам теперь это ни к чему. Благодарствуем за рассказ".
Татьяна Николаевна тоже подошла ко мне: "А ведь я ему еще тогда говорила, нельзя так сильно узду затягивать... порваться может". Она поцеловала меня в лоб, и я очутился посреди холодной пустой комнаты, через разбитые окна уже был виден рассвет, вокруг никого".
Степа Яров запрыгнул в новую бричку: "Ну, все, мне в город пора, я уже и квартирку прикупил, и весьма приличную". На его поясе висел слегка похудевший кошелек, лицо светилось радостью. И вот его новая бричка, груженая чемоданами, скрылась за поворотом. Мужики разошлись.
Как во горнице, горнице,
Во светлой было светлице.
Во светлой было светлице,
Тут ходила и гуляла,
Тут ходила и гуляла
Молодая боярыня,
Молодая боярыня,