Чертобой. Свой среди чужих
Шрифт:
«Останавливаешь прекрасное мгновение, Фауст?»
«Великая?»
«Давай без чинов, боец. Читать-писать умеешь?»
Зверь тоскливо завыл и несколько раз с силой ударился головой о землю, проклиная неведомых составителей Программы за врожденную неграмотность. Это из-за их подлого коварства он не сумеет стать полезным воплощению самой Старшей Матери.
«Не умею. Прикажи умереть».
«Еще один самурай. Отставить харакири и сеппуку! Слушай сюда… пройдешь вперед, встретишь этого мужика на берегу и скажешь… А, ну да… Потом Василий возьмет управление на себя, он и решит, что нужно сделать».
«Василий?»
«Тоже
«Разве можно?»
«Мне можно все. С этого момента будешь Пафнутием. Сокращенно — Пафик. Вперед, боец, и не вздумай по дороге сдохнуть!»
А над рекой неслась песня:
Раскинулось море широко, И волны бушуют вдали. Товарищ, мы едем далеко, Подальше от этой земли.Никитин напевал, одновременно пытаясь разобрать текст по методу Чертобоя-старшего. Получалось нечто… нечто… да, нечто и получалось! Во-первых, по морю ходят, а не плавают. Тем более не ездят, как написал неизвестный автор. А во-вторых, чувствуется в последней строчке какой-то привкус либерализма. Что значит «эта земля»? Все помнят — вначале было слово. И слово было — «эта страна». За ним последовали остальные прелести разгула демократии. Нет уж, хватит, наелись досыта. Надо поосторожнее с песнями… Лучше стихи читать, только не лирические, а что-нибудь вроде «Левого марша», идеально подходящего под темп гребли.
Нет, это тоже не пойдет — строчки воспринимаются как команды, и лодка начинает вертеться на месте против часовой стрелки. Левой… левой… Черт, как раз в раненое плечо отдает… а никто не писал «Правый марш»? Стоп, а там что такое?
Когда Владимира Ивановича в очередной раз развернуло лицом к берегу, он разглядел сделанную на мокром песке надпись:
«Мужик, тебе здесь чего надо?»
— Люди! Это же люди! Товарищи, меня кто слышит?
Ответа нет, только ниже по течению следующая строчка:
«И незачем так орать! В город не ходи — снег башка попадет».
— Ты кто?
Крик Никитина отразился от береговой кручи и вернулся эхом. Неразборчивым. Но третья фраза перевела:
«Конь в пальто. Не рыпайся и сиди смирно, за тобой скоро придут».
— Чертовщина и мистика! — Иваныч плюнул в воду, распугав стайку уклеек, и решил не спорить с невидимым собеседником. — Хорошо, жду!
Выглядывающий из кустов зверь довольно оскалился, когда человек бросил за борт якорь. Вот он поерзал, устраиваясь поудобнее, достал из-под одежды большую емкость из прозрачного материала, раскрутил… Ритуальное возлияние? Скорее всего, оно и есть — только в качестве подготовки к Последнему Подвигу можно добровольно подвергаться воздействию жидкости, заставляющей содрогнуться весь организм. Вон как лицо-то перекосилось! А зачем нюхает ткань, прикрывающую верхнюю конечность?
Хищник поднял правую переднюю лапу, поднес к носу и шумно втянул воздух — никакого эффекта. Пахнет только землей, съеденной недавно птицей и… и опасностью! Он повернулся, готовый к броску и бою — поздно, слишком поздно… Выстрел почти в упор превратил грудь и голову зверя в месиво из шерсти, костей и крови.
— Твари позорные! — Бородатый человек сначала перезарядил дымящееся ружье и лишь потом подошел и пнул маленькое тельце. — К хозяйке торопился, урод? Ничего, и до нее еще доберусь.
— Эй, ты за мной? — Крик задремавшего было, но разбуженного близкой стрельбой Никитина заставил вздрогнуть. — Эй, на берегу!
Владимир Иванович нетерпеливо приплясывал в лодке, отчего та едва не черпала бортами, и махал руками, стараясь привлечь внимание.
— Греби сюда! — Бородач в ответ поднял над головой двустволку. — Тут уже безопасно.
— Я мигом!
Миг растянулся на долгие двадцать минут — зацепившийся за какую-то корягу якорь не хотел подниматься, и после нескольких безуспешных попыток пришлось обрезать мокрую веревку. «Чертобой будет ругаться, — промелькнула мысль. — Ну и пусть. Сделаю ему другой, или вообще штук тридцать — хоть обожрись этими якорями!» Но вот, наконец, последний резкий гребок, и надувнушка зашуршала носом по песку.
— Тебя Михалыч прислал?
— Ага, и он тоже, — усмехнулся незнакомец. — И привет просил передать. Нужен?
— Привет-то? Давай сюда! — Никитин улыбнулся удачной шутке. — А то все письма мелким почерком…
— Какие еще письма?
— Не понял… разве это не ты на берегу писал?
— Ах, эти…
— Ну! — обрадовался Иваныч и полез за пазуху. — Выпить хочешь?
— Да как-то…
— На задании нельзя? Служба, понимаю.
— Да вроде того.
— А я все-таки причащусь за знакомство. Стакана вот только нет, но и так сойдет.
Он отмерил пальцем половину из оставшегося в бутылке и, привычным жестом поднеся к губам, изобразил статую юного пионера-горниста из парка культуры и отдыха.
— Приятного аппетита! — Нож полоснул по открытому горлу, и бородач сделал шаг в сторону, чтобы не запачкаться брызнувшей кровью. — Пить вредно, мужик.
Никитин упал на спину и быстро затих, а ленивые волны накатывались на берег, слизывая большое бурое пятно, расползающееся на мокром песке. Незнакомец заглянул в лодку, довольно рассмеялся и, обернувшись, бросил:
— Запасливый ты дяденька был. Извини, мы не представлены… зови меня просто Петровичем.
ГЛАВА 20
— Эти? — Петрович показал на вколоченный в дверной косяк гвоздь с висящей на нем связкой. — Только там уже нет никого.
— Не понял. — Андрей ухватил пулеметчика за грудки и рывком приподнял над полом. — Что значит, никого? Куда детей подевали, уроды?
— Отпусти его.
Сын отшвырнул начинающую задыхаться жертву на диван, где уже сидела зареванная Марина. Правильно, зачем портить внешний вид человека, который может еще пригодиться? Если будет молчать, тогда, конечно, чуток подрихтуем — конвенции нас, увы, не сдерживают, все исключительно на нашей порядочности. Предполагаемой порядочности.
— Где, кто и когда?
Внимательно смотрю на Петровича. Он потирает рукой шею, но держится невозмутимо — не чувствует за собой никакой вины?
— Сбежали мальчишки сегодня ночью, Николай Михайлович.
— Я слышал только про одного.
Собеседник усмехнулся:
— Этого оказалось достаточно. Потом он вернулся…
— И?
— Через подвальное окошко залез внутрь, в подъезд, спер ключи… не забыл вернуть на место, кстати… А на обратном пути ребятишки хорошо прибарахлились в оружейной комнате. Естественно, об этом молчали и не докладывали наверх. Кому охота признаваться?