Чёртов мажор
Шрифт:
Привычка быть “против всех”.
Привычка быть “собой” в одной единственной форме. Я будто нерастворимый в воде металлический порошок, зависаю в одном состоянии и ни вправо, ни влево, а нужно прекращать. Нужно остановиться и обрубить эти якоря, удерживающие меня в прошлом. Оно мне не нужно, как и эта тетрадь.
— Твои косы… ты совсем другая.
— Марк, ответь! Почему?
— Я сам не понимал, — он жмёт плечами и подаёт мне дневник. — Ты очень убедительно играла передо мной. Я должен был… тебя увезти, наверное, подальше. Должен был не оберегать от всего, а учить быть самостоятельной. Но за меня это сделала твоя разлюбезная Ника. И я злился, блин… — Он смеётся и опускает голову. — Мне
— Ревность?
— Ревность… Это всё было неправильно. Ты была мне чужой.
— А сейчас?
— Я тебя будто и не знаю, — кривая усмешка на губах превращается в настоящую улыбку, и Марк снова и снова гладит мои волосы, пропуская пряди между пальцев. — Сейчас мне кажется, что ты в эти дни — без моей памяти — стала и не той, кем была в восемнадцать, и не той, кем стала в двадцать восемь. И не той забитой потерянной девочкой из две тысячи двенадцатого… Дневник обрывается на этом. Ты принимаешь от Ники предложение. И наша жизнь становится совсем другой. Всё, с этого момента тартарары. Тиран Марк становится Марком жертвой. Жертва Неля становится тираном Нелей. Мы когда-нибудь будем равны?
— Мы сейчас равны, — от страха и волнения я хрипну, как будто долго говорила.
Внутри жжёт какая-то душевная изжога, потому что вот сейчас мои мучения двух прошедших дней дадут результат. И я страшно боюсь, что неправильно расставила на доске фигуры. Подползаю ближе, ещё ближе, насколько это вообще возможно, и прижимаюсь к нему всем телом.
— Я больше не могу…
— Что?
— Думать о нас, ненавидеть нас, демонизировать или превозносить тебя… это не любовь. Но мы слишком связаны, чтобы всё бросить, ты же тоже это чувствуешь и знаешь. Мы слишком… мне никто больше не подойдёт, и тебе не подойдёт ни одна другая! Если она появится — я её убью и снова останусь одна в твоей жизни, — говорю быстро, будто он может сейчас закрыть мне рот, оттолкнуть и уйти, оставив одну. — Мы просто не умеем… мы были так заняты, что любить друг друга не умеем. Понимаешь? Я нашла причину. Мы вечно… вечно были заняты. Ты был занят мной, я была занята детьми и жалостью к себе. Потом ты был занят борьбой со мной, а я борьбой с тобой и прокачкой мнимой “силы”. Поверить не могу, что говорю всё это, что пришла к этому… Но я разучилась тебя ценить или вообще не умела. Та девчонка внутри меня… та девчонка с косичками, она ни во что не ставила тебя и то, что с тобой пришло в её жизнь. Она была одержимой дурой, которой дали миллион, и она стала транжирить его направо и налево! А потом ныть, что бабки кончились… Ту дуру жизнь ничему не научила… Пока она не увидела гору чеков в кладовке… — Я обнимаю его шею, а Марк замирает, как каменное изваяние, обледенел и не шевелится. Я что-то делаю не так? Или он тоже думает… — Я же из крайности в крайность… — Так близко к нему, что губы, пока говорю, касаются его губ.
Меня клинит, и хочется быть ближе. Хочется не использовать его для себя, а увидеть, как ему хорошо со мной. Понять, что он от меня, от моей любви кайфует. Не сожрать с потрохами, не связать и сунуть в карман, а бережно укутать в свою энергию, в своё тепло. Сделать то, что столько лет делал он.
— …Моя мнимая сила, все эти разговоры… работа, равноправие… Этот бунт против тебя, Марк, я кое-что поняла…
Он молчит, но кивает, и от этого наши губы снова друг друга касаются. Мне так до нелепого волнительно, будто я ему делаю предложение руки и сердца и в ответе вовсе не уверена.
— …Я хочу тебя любить, а не быть тобой одержимой. Моя сила не плакать в душе и не прятать чувства. Не хамить тебе, папе, маме, свекрови, а признать, что люблю их всех и желаю добра. Научиться ценить то, что дала жизнь, а не плакать, что дала мало,
—…чтобы я тебя защищал и оберегал, — перебивает он и оживает. Тянется ко мне, осторожно опускает руки на мои бёдра и притягивает ближе. Его тепло смешивается с моим, вибрирует, как моё, и превращается в общую вязкую субстанцию. Мы нежимся в ней, как в солнечном свете, такое чувство, пожалуй, зовут влюблённостью, когда люди приближаясь чувствуют эту щекотку чужого тепла. — А чтобы делал свободной. И помогал расти и меняться…
Я качаю головой.
— Я как законсервированная в своих страхах и комплексах. Из крайности в крайность, но в одной поре. В одном анабиозном состоянии отрицания действительности. Сначала в протесте, потом в подчинении, напоследок в агрессии. Я хочу, чтобы теперь ты меня просто любил, а не берёг и контролировал. Я хочу проверить, как мы сможем быть равными.
— Так бывает?
— Бывает, — я киваю. — Ты устал. Ты очень устал от меня и моих заскоков. Ты давно не был собой. А я хочу, чтобы ты снова стал собой. Тем парнем, который был отвратительным мажором, но на свою беду встретил совершенно ненормальную девицу и имел неосторожность с ней связаться.
— А что если… я снова буду ограждать от всего, запрещать, не пояснять почему принял то или иное решение…
— Нет-нет, — я умоляю мне поверить. Я точно знаю ключ к разгадке. — Не станешь!
— А вдруг я снова пойму, что теряю тебя и превращусь в придурка…
— Нет-нет, — поверь мне. — Мы уже другие… Хватит держаться за детские глупости. Пойми, я только сейчас в тебя влюбилась. Моя история только что началась. Я только сейчас понимаю, что мною движет не жадность… Я не хочу потерять шанс. Сегодня Неля Магдалина встретила парня по имени Марк, — голос становится совсем сиплым, я шепчу, кое-как вырываюсь из объятий чистейшего тепла и встаю с кровати.
Моя находка, моё сокровищу тут, рядом. Принесла только его, когда стаскивала мокрую одежду. Беру его и несу к Марку, который ничего пока не понимает, но волнуется — это видно. А я встаю перед кроватью на колени и нервно смеюсь. Марк тут же падает рядом, но я качаю головой.
— Это мой взрослый звёздный час. Смотри, я у твоих ног… необычно? — Он смотрит хмуро, с подозрением, а потом сам даёт мне руку.
— Приют для животных выставил его на продажу… Ты отдал его Мане перед аварией. Маня отдала его своей подруге Лере. Лера отнесла его в приют, чтобы те выставили на продажу. Я случайно увидела пост и узнала его… твоё кольцо. Я его купила. Тебе. Я хочу, чтобы ты стал моим мужем. Настоящим.
Марк сидит на кровати и смотрит на меня сверху вниз. Я жду ответа. Долго жду, кажется, скоро уже наступит утро… кажется, скоро закончится лето. Дождь, мир схлопнется обратно и станет песчинкой.
А потом Марк встаёт и выходит из спальни.
Дождь прекратился. Сырость наполняет комнату густым паром, дышать трудно и больно, будто по носоглотке проходит плотная вата. Дождь всегда с нами. Во все наши важные моменты. Все наши дети родились в дождь, наша первая ночь была в дождь, наша встреча после аварии, наш первый день, наше чёртово расставание. Всё наше — это дождь.
И сейчас Марк сидит на улице, опустив голову, на макушку ему, наверняка, падают последние капли дождя, а я не решаюсь пошевелиться. Он встаёт, берёт палку, которую Егор считает своей лучшей игрушкой после кошки, и начинает что-то чертить на земле. Во дворе нет освещения, ночь на дворе, и со второго этажа мне ничего не видно. А Марк ходит, чертит по сырой земле, пока я приплясываю в нетерпении. Хочу убрать волосы, чтобы не мешали, но теперь их нельзя завязать на затылке в узел, потому морщусь и нетерпеливо машу головой.