Чертово колесо
Шрифт:
Бесконечный голод сжигал огнем. О, эти последние стоны, вздохи, всхлипы, всхрапы и вскрики людей, такие разные на вкус! О, прелесть последних дыханий, из которых сначала надо выпивать сок, а потом выедать плоть!
Нет одинаковых. Да, хозяин дважды в году, зимой и летом, отпускал его на веревке в село, где умирали старики или околевал скот. Праздничное угощение! Но старческие дыхания дряблы и сухи, а звериные — горьки, безвкусны, а иногда и ядовиты. И бес прилетал распаленным и злым, с новыми силами строил козни, рвался с крюка и пытался перегрызть цепь, но
Хозяин так ослабил его слух и нюх, что бес потерял связь с сородичами, а раньше всегда знал, где на Кавказе гудят шабаши и волнуются сходки. Он был так обильно кроплен святой водой, что стал бояться всякой воды, хотя прежде любил плескаться во владениях бога Воби, который напускает ливни, когда вздумается, и с громом садится каждую ночь за свой льдистый ужин.
Сейчас бес нутром чуял: с хозяином неладно. Что плохо для людей — то хорошо для бесов! И он, довольной тихой сапой, стал бесшумно слоняться по пещере, сторонясь наскальных знаков и отшатываясь от опасной полки, с которой слышались шипенье шара и глухой ропот ножен.
Воловья шкура зловеще хлопала и надувалась на ветру. Гуляли сквозняки и свисты. Шаман ворочался на бараньей подстилке. Как-то странно икал, рыгал, коряво проговаривал гневные звуки и целые фразы, глядя невидящими глазами на двойника в упор. С губ летели пена и сукровица. Двойник отводил глаза, ежился, отсвечивая голубым.
Вдруг шаман сел, слепо повел головой и проревел несколько дробных, утробных слов. И двойник вмиг исчез — только заскрипела воловья полость да упал кусочек камня. Шаман повалился навзничь и затих. Пламя в плошке задергалось, хирея.
Не растерявшись, бес плевком погасил огонь. Не отрывая глаз от полки, опасливо пятясь и пялясь на молчаливое тело хозяина, он кое-как вылез наружу. Лежалые крылья чуть не подвели его, но он судорожно задергал ими, со скрипом раскрывая во весь размах, и заковылял к откосу.
Онемевшие лапы скользили по наледи. На ходу он изогнулся, перекусил веревку, увеличил прыжки и рывком снялся с обрыва. Вскачь прочь в ночь!
Бес помчался на восток. Сбежать в Индию надоумил его старый кадж, [15] с которым он успел как-то пошушукаться в кустах, пока хозяин собирал маковую слезу для своих снадобий. Этот плешивый колченогий старикан сказал, что бежать надо прямо в Индию, где легко затеряться среди всякой нечисти:
15
Мелкие бесы грузинского фольклора.
— Если удерешь — то держи путь на восток! Здесь, на Кавказе, шаману известны твои пути. А в Индии, Большой Долине, можно надежно укрыться от мучителя, там много наших!
Бес запомнил совет и сейчас мчался, огибая утесы и пересекая ущелья. Воздушные омуты свистели и грохотали, будто камнепады. Пар был слоист и курчав. Он летел уже долго и с непривычки устал. Крылья стали неметь, скрипеть и гнуться, трещали перепонки. Он выворачивал
— Огонь, пожар и пламя!
Бесу были знакомы эти ленивые духи дымов, которые вечно коптятся над кострами, жиреют от запаха крови, купаясь в дымах, как в прибое. Жируют без дела и знают места, где легко поживиться. Но не до них сейчас! Воля! Свобода! Не плен! Не капкан!
Он мчался, ошеломленный. Внизу дымились воды, сверкали скалы, плыли поля. Над Памиром, заглядевшись на блесткие ленты льда, он врезался в неизвестно откуда взявшегося орла. Тот камнем пошел вниз, клокоча и теряя в агонии перья.
Бес не стал гнаться за его последним вздохом, а резко ушел в зенит и с высоты начал выбирать место, где можно найти пищу и отдых. Нашел. Круто свернул вниз. На окраине деревушки сложил гудевшие крылья. Стал внюхиваться в эфир…
Вон там умирает человек!.. Бес перемахнул через забор во двор, где горел костер, а из дома слышалось гнусавое пение. Жрецов и колдунов он ненавидел: они всегда рядом со смертью и мерзкими уловками отгоняют от легкой добычи. Обогнув костер, он неслышно проник в дом.
На кровати лежало что-то малое, серое, седое. Одни седины, морщины. Повсюду — краснорожие и толстобрюхие божки. На полу сидят два жреца. Один, с красной крашеной косой, встревожено поднял голову. Ведуны могли третьим глазом различать его облик. Поэтому лучше замереть, затихнуть, оглядеться. Но жрец, потрогав пустоту, принялся дальше читать по свитку. Его белая хламида расшита камнями и разрисована черными узорами, угрожающими на вид и нюх. Рядом другой жрец, в красной маске и колокольцах, время от времени трубил в рожок, щелкал по барабану, разворачивал свитки.
Они вели душу к последнему исходу. Сейчас лучше их не трогать. И зачем они иногда изо всех сил дудят в длинные костяные трубы?.. Таких огромных труб он никогда не видел. Не из человечьих ли костей? От заунывного воя нагревалась башка, по крыльям сновали мурашки, в зобу спирало. Алая грубая маска жреца подмигивала, наводила тоску. Кто ж не знает, что для бесов опасней всего маски, шумы и огонь? Но куда скрыться от рыков, звонов и гримас? Бежать? Нет, он пересиливал себя, зная, что час близок.
Надо скорчить рожу пострашнее, чтобы испугать и ускорить исход. Вот седое существо увидело его. Захлебнулось ужасом, заворочалось, заурчало. Изо рта потекла струйка крови. Ухватив последнее дыхание, бес стал выматывать его из хилого тела, впавшего в тряску. Вырвал целиком и проглотил.
Жрецы повскакали с мест, заколотили в бубны, завопили:
— Хит-пхет! Хит-пхет! — и стали пальцами раздвигать родничок на черепе смертника, помогая запуганной душе выбраться наружу.
Но бес свое уже получил и торопливо доедал комковатые, с гнильцой и желчью, старческие всхлипы. Скоро все было кончено. Пятясь и опрокидывая божков, он покинул дом и двор, где голосили измазанные грязью женщины, скулили псы и плакали дети, а из-за плетня по-бараньи пялились соседи.