Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)
Шрифт:
Сгребая снег с поручня, хлюпая по таявшему на бетоне снегу, ставшего студенистым и по цвету, и по консистенции, оставляя на нем похожие на воронки от взрыва следы, с быстро оплывающими стенками, Слава прошел вдоль КПП, мельком заглянул в запотевшую изнутри дежурку-2, где бодрствовал с открытыми глазами еще один дежурный, держа руку на пульте ворот, спустился по трем ступенькам на растекающуюся полукругом площадку вне городка, пришпиленную толстым, мускулистым, коренастым кленом.
Дальше была не очень широкая дорога, выложенная словно морем обкатанными булыжниками - гладкими, отполированными, сверкающими даже сквозь мертвый, медузообразный снег.
Стена из красного, какого-то уныло-надежного кирпича, с черными нитями летней пыли, высокая, с выступами наверху, поросшая сорняком стальных штырей, испачканных солидолом и скрепленных изорванной колючей проволокой, огораживала улочку с противоположной стороны. Там располагались танковые ангары, станция ГСМ, с большой промасленной площадью перед ней, покрытой заплывшими шрамами от гусениц и колес, а так же открытые хранилища воды с гигантскими колониями белесой плесени. Оттуда сейчас доносился невнятный рев разбуженных машин, пахло непереваренной соляркой.
Слава посмотрел направо, где сквозь прутья и снег проступал цветной негатив парка и казармы, посмотрел налево, на еле видные игрушечные вышки, дорожки и планшеты с почти реальными теперь фигурами идеальных солдат, обернулся к заснеженной Марине, снял с ее руки мохнатую варежку и сжал горячую ладонь. Снег ощутимо тяжело продолжал шлепаться о лицо, почему-то особенно предпочитая глаза, что напомнило Славе о снах - серо-черных, абсурдных, где глаза его постоянно слипались, и он мог в полной мере ощутить на себе мучения прозревающего лишь на короткое время слепца.
Было странное ощущение скучной полноты. Застарелая, когда-то благодарная близость, зачерствевшая нежность, давно уже не требующая заполнять вынужденные паузы молчания игривыми и вымученно-заинтересованными разговорами. Слава подтащил девушку к дереву, потерял ее руку, раскинул свои объятия, вцепился в забитую снегом кору, похожую на перепаханное и заметенное внезапной метелью поле, прижался, вдавился изо всех сил щекой, виском, грудью, потянул на себя дерево.
– Наши деревья - узлы с ветками назад, наши дома - кубики с антеннами, наши семьи - мы сами, - процитировал он.
Марина стояла к нему спиной, но спросила:
– Чем ты тогда живешь - такой?
Глава четвертая. ХУАН И ХУАНИТА
Господь наш Иисус Христос сделал все, чтобы дон Хуан и Хуанита никогда не встретились в этом мире, а если бы и встретились, то прошли мимо, презрительно отвернувшись друг от друга. Однако в тот год погода сошла с ума, не говоря уже о людях, тайфуны, словно поварешкой тетушки Алисии, перемешивали Карибы, где-то на Гаити магический черный порошок вуду попал не в глаза проклятому, а был подхвачен ветром и развеян по островам. Короче говоря, Бог предполагает, а человек располагает, и в тот самый момент, когда босоногая Хуанита сидела на скамеечке на самой пыльной улице Гаваны, лимузин дона Хуана проезжал мимо, и их глаза все-таки встретились.
А надо сказать, что до этого момента все устраивалось отлично. Дон Хуан был богач, каких мало даже в Гаване на Пьеро-Верде. Каждый год со своим другом Хулио он ездил в Европу, остужать кипящую от кубинского солнца кровь, но делал это не так, не с теми и не тогда. Друг его что-то писал целыми днями в гостинице, а вечерами они соблазняли холодных северянок, слетавшихся на них, как мухи на вонючую орхидею. Из Европы он привозил картины, залеченные наспех нехорошие болезни и скучал, жарясь в Варадеро и разглядывая тугие попки своих подружек. Не имея ничего общего с теми молодыми хлыщами, именующими себя дурацким словечком мачо, словно, прости меня Пресвятая Богородица, и вправду понимали его смысл, он, тем не менее, не давал никому спуска, ходил в желтых гетрах, никогда не расставался с ножом и мог за ночь покрыть не один пяток девок.
Сердцеедом дон Хуан был отличным, и, по словам его восприимицы достойной донны Розы, родился с уже торчащим стручком. Отец дона Хуана благородный и мудрый дон Алесьо, да упокоится он с миром, понял это тоже рано, застав как-то своего шестилетнего мальчугана соблазнявшим четырнадцатилетнюю дуру из провинции, прислуживавшую им в доме, и зарекся делать несчастной какую-нибудь дочку его достойных друзей. Мужики все кобели, сказал тогда проницательный дон Алесьо, но черного кобеля до бела не отмоешь. Поручусь своими сединами и тем огрызком, который остался от мощного початка у моего Алехандро, что таковы были его слова! А дела его были еще круче!
Невеста дону Хуану была найдена среди аргентинских родственников - увядающего отростка когда-то цветущего древа семейства Меридо, и, под стать этому, была она страшна, тоща, образована в Европе и совершенно безграмотна в постели. На такой ужас не позарился ни один из ее приятелей, если они вообще были у Магды (только представьте, что за имечко!), поэтому за дона Хуана она вышла девственницей. Дон Хуан, тогда еще ни разу не бывший в Европе и совсем не разбирающийся в девственности, был слегка озадачен тем небольшим препятствием в устройстве его молодой жены, но сделал все как нужно. Дона Магда была покорена - несмотря на боль, она получила доселе неведомое ей удовольствие и по глупости своей решила, что секретом этого обладает только ее муж. Ничего удивительного, что из нее получилась верная жена и порядочная стерва.
Более или менее успешно она нарожала ему двоих детей, еще больше истощала, не в пример нашим кубинкам, которые только после родов входят в самый сок, становясь пышными и еще более страстными. Дона Магда посчитала свой супружеский долг исполненным и лишь изредка подпускала к себе дона Хуана, считая грехом то удовольствие, от которого она кричит, как придавленная курица. Дона Хуана это скорее забавляло, чем раздражало. Он не любил костистую рыбу, да и слава Богу, а в столице было много мест, где заядлые рыбаки вроде него могли поудить более аппетитную добычу.
Но порой золотые рыбки рождаются в самой мутной воде, как это случилось с Хуанитой. Кварталы Гаваны на Пьетро-гранде славились жутким местечком - свежий ветер океана не любил бедняков и просил подаяние, скребясь в полированные стекла богатых районов, поэтому если здесь и дул бриз, то пах он не морской солью, а гнилыми болотами Рио-дель-Отро. Жалкие лачуги соседствовали с ужасными доходными домами, заваленными по самые крыши мусором. Грязные дети дрались с собаками за кусок кости, а по улицам вышагивали настоящие мачо в широких красных рубашках, желтых гетрах, с усиками ниточкой, черными очками и тесаками, висящими подмышкой.