Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)
Шрифт:
– Ты мне ничего не должна, - опять улыбнулся он.
– Это только твое.
– Да, - кивнула она, - только мое.
Плащ не пришлось даже отряхивать - пыль намертво вморозилась в землю и камень. Слава на мгновение прижал девушку к себе, но опьянение прошло, все виделось ясно и резко, а он и так был сегодня чересчур щедр. Возможно, это была только слабость, точнее - расслабленность после любви, приступ целомудрия, великодушие, может быть, слишком разорительное, но он не привык брать назад то, что отдал.
Странно-приятное ощущение - словно они одни-одинешеньки в мире, и вокруг тишина. Солнце отражалось от окон и нельзя было различить - есть ли в них свет или нет. Стояла минута пустоты и никто никуда не шел. Но
– Ты ведь зайдешь за Ольгой?
Кажется она хотела возразить или пожать плечами, но вовремя остановилась и покорно кивнула. Когда Марина скрылась в арке, Слава посмотрел на свои окна, но взгляд вновь споткнулся об ослепительную солнечную завесу, хотя ему все-таки показалось - на него оттуда смотрят. Он помахал рукой. Подошел к лавочке, сел на холодное дерево и стал ждать.
Ждать одиночества. Странное и бессмысленное занятие. Недостижимый идеал. Давно ушедший феномен, существование которого не выдержал и сам Творец. Что такое одиночество - пустые улицы? завешенные солнцем окна? тишина? желание никого не видеть? Холод, небо и я. Начальная стадия ухода из мира - начинаем с природы, ядовитой зелени, потом друзья и любовницы, привычки и увлечения, стремления и желания, коими должно пресытиться, обожраться. Здесь не нужен природный цикл, тут все в моих руках.
Но где тот нулевой горизонт, предел, к которому столь влечет человека-червя? Удовольствие не только в ограниченности, но и в принципиальной конечности. Тут - мудрость, жестокая и честная, так долго не дающаяся человечеству, которого, впрочем, уже нет. Примитивизм пустоты - слишком уж благостная концепция. Ничего нет, ничего не в силах потерять. А если есть? Если здесь заключен жесткий смысл Вселенной - терять? Приобретать и терять? Именно в этом можно узреть личное понимание ограниченности, которое, опять же, не имеет смысла кому-либо доказывать.
Скольжение по вершинам слов. Духовная импотенция, или только красивая категория. Невозможно жить для других. Только для себя. Поэтому человек даже не галактика. Одной больше или меньше - кто заметит. Он есть все, личная бесконечная Вселенная, Мироздание, но ежесекундное крушение, схлопывание, аннигиляция Миров не должно вызывать ни капли сожаления. Важен только ты, личное завершение подобно пыли, попавшей в нос.
Слава расчихался. Он судорожно рылся в карманах, но прилипчивая крошка никак не хотела отстать, пришлось просто прижать пальцем верхнюю губу. Врожденный рефлекс исчез, еще проще улетучились мысли. Это вам ничего не напоминает? Не хватает только провалиться в прошлое (будущее). Воспоминания о будущем. Слава фон Деникен. Фальсификация по Куну. Реальность всегда можно сфальсифицировать, обмануть. Достаточно лишь честно говорить правду... или неправду. Или смешать более интересный коктейль - внушить самому себе, что ложь и есть правда, а мир вокруг тебя слипся в единый сладкий комок, по которому, из неких высших соображений, только тебе и дозволено ползать, как мухе. Нет, пчелы тут уж действительно ни при чем. Никому ничего от С.К. не достанется.
Слышались шаги. Кажется звон подковок по булыжникам. Шарканье маленьких ног. Скрип новенького ранца, набитого книжками. Еле улавливаемый шум ветра и больших деревьев с давно покинутыми гнездами аистов, смахивающими на причудливые меховые шапки. Стук дверей. Работающий двигатель за забором, судя по прокуренному, астматическому кашлю - фанерный "Трабант" не первой свежести. Чириканье воробьев, возня голубей на узких подоконников. Полный осенний букет. Почему в начале, в середине, в конце этой закольцованной бесконечности порой, или, наоборот, закономерно натыкаешься на такой вот симпатичный, абсолютно прозрачный тупик? Где у меня та кнопка, на которую надо нажать, чтобы вновь запустить часовой механизм?
Слава посмотрел на часы с весело бегущей секундной стрелкой и отломанными до основания минутной и часовой, скрытыми от мира исцарапанным стеклом, обхватившими руку стальными лапами, правда уже обессилившими, дряблыми, старческими, мертвыми, просвечивающими мертвенной зеленью, оттененной слегка золотистой цифровой и кириллической татуировкой. Щелчок ногтем по панцирю и упрямая стрелка сбилась с ровного хода, споткнувшись копытцем о невидимую норку. Еще щелчок и время замерло в нерешительности - действительно ли стоять, или, хотя бы, пойти назад, мелко дрожа, наращивая и сбрасывая микросекунды, а, может быть, опасаясь очередного удара и окончательного впадения в кому безвременья. Так просто - отрастить пушкинский ноготок и поиздеваться над бывшим властелином, стиравшем страны и цивилизации. Слава сжалился и, повертев рукой, добился чтобы маятник заработал. Раз, два, три.
Он встал и направился в ближайшую арку, хотя нечто ему подсказывало пройтись по задворкам между третьим домом и высоким забором, покрытым какой-то салатовой дрянью, похожей на мастику и оставляющей несмываемые пятна на брюках, если не хватает силенок подтянуться и приходится ширкать по доскам носками ботинок и коленками. Местечко там было какое-то на удивление спокойное - детям развернуться на узкой дорожке никак не удавалось, поэтому кусты смородины под окнами разрослись особенно развесисто, а при желании около них всегда можно отыскать каким-то образом попавшие туда интересные вещицы, почти как около казармы. За торцом дома стояла гроза малышей - парикмахерская, "оболванивание" в коей вызывало реки слез и децибелы рева. Дальше росли два высоченных каштана, и на их ветвях еще можно было отыскать случайно сохранившиеся, пожелтевшие, сморщившиеся, с обвисшими иголками плоды.
Но Слава поленился, за что и был немедленно наказан.
В арке от стены отделилась скукоженная тень, схватила его за рукав и зашептала горячо и до мурашек щекотливо в ухо:
– Ты видишь? Ты чувствуешь? Ты представляешь? Здесь можно очень долго ждать, а дня все не будет... И в школу никогда не опоздаешь... И каникул все нет... А говорят - бывает Новый год... День рождения... Подарки...
– с каждым вымученным выдохом липкие капли слов оседали на голой коже шеи между шарфом и шапкой, Слава морщился, как от предчувствия укола, вертел головой, дергал локтем, стараясь выскочить из схватившего мрака, но ботинки оставляли в грязи лишь гладкие полосы с вкраплениями редких камешков.
Попался он крепко. Да и не имело особого смысла куда-то вырываться. Вот она - долгожданная и совсем не игрушечная гадость, как замерзшая Марина.
– Вова? Ты чего, мужиклар?
– прохрипел Слава придушенно - шарф окончательно перекрутился, намок от дождя или пота, один его конец болтался где-то подмышкой, второй уже вылезал из рукава и петля продолжала затягиваться.
– Сколько времени, Славка!
– завопил даже не вопросительно Вова.
– Черт, да вот же, вот же, - пытался он предъявить Дубинину пропуск в виде секундной стрелки, но проклятая одежда не давала сделать и движения. Наконец левая рука все-таки высвободилась, дыхание перехватило, но по прозрачным глазам Вовы скользнул спасительный зайчик отраженного солнца и его отпустило.
Задыхаясь Слава расстегнул анарак (проклятый замок опять застрял на середине), разжал щупальца красного лохматого шарфа и, согнувшись пополам, попытался успокоиться. Арка продувалась, и он стянул заодно шапку, подставляя намокшие волосы ветру. Сердце испуганно стучало, во рту пересохло, губы покрылись противной, горькой коркой. Вова сегодня определенно постарался. Хорошо еще, что это произошло в самом начале... дня. Что теперь делать? Вопрос необходимо решить в самое ближайшее время и вовсе не из милосердия. Зря он все откладывает и откладывает, но обычные примочки здесь не подействуют. Иммунитет. Необходимо что-то более радикальное, хирургическое...