Червоный дьявол

Старицкий Михаил Петрович

Слушатели бросили сомнительный взгляд на круглые очертания пана Лоя, но слова были произнесены так уверенно, что они согласились и с этим.

— Так-то! А вспомнилась мне одна история, — уперся он левой рукой в колено и, приложившись к фляжке, отер усы рукавом. — Славная это была штука! Другой, быть может, на моем месте от страха б с места не сошел, а я… Да вот слушайте! — Пан Лой подвинулся на лаве, вздохнул широко, при чем всколебнулся весь его обширный живот, расправил усы, откашлялся и начал — Было это под Смоленском… Обложили мы его… Скука, тоска смертная в стане! Битв больших нет… а так только, морим город. Вот затеяли мы пирушку… И попировали так-таки до петухов… А мне домой через лес дорога… Иду я, в голове немножко постукивает, а в сердце тоска… Хоть бы, думаю, черт какую ведьму послал или сам попался мне для охоты… И только я это, панове, подумал, как вдруг передо мной она и есть! Молоденькая

это такая, хорошенькая, что твоя панна… Улыбается мне, пальцем манит. Я за ней, а она в чащу… Я за ней туда, а она еще дальше, дразнит меня! Лечу я по оврагам, по проваллям, через пни перескакиваю, а она то выглянет, то опять спрячется… Только я это изловчился, прыгнул с разбегу да и ухватил ее… Что ж бы вы думали? На ровном месте споткнулся и сорвался в какой-то овраг… Лечу… держу крепко ведьму, а меня что-то колотит да колотит… Скатился на дно… а оно меня как урежет по башке, аж искры посыпались… Я глядь — а это я не ведьму, а какое-то бревно сучковатое держу… Перекинулась шельма!.. А то раз я с чертом в карты играл… Выдумали занимательную игру, прозвали ее дьябелкой… Сатана не так и страшен, как его малюют, он не так и хитер… Всегда в человеческом виде ходит, только рукавички на руках… Да вот, в каком виде был тот, кого ты первый увидал?

— Так вот, как и мы, — заговорил неохотно самый молодой из сторожей, — только плащ на нем огненный, как жар, в глазах искры вспыхивают, у коня огонь из ноздрей валит.

Тихий шум, раздавшийся у входа, прервал его слова.

Глаза пана Лоя сделались сразу круглыми, как у совы, багровые щеки побледнели, взор стал неподвижен.

— Слышали? — спросил он.

— Слышали! — послышался тихий ответ.

Несколько минут продолжалась полная тишина.

— Гм, — откашлялся наконец громко пан Лой, поправляясь на лавке, — верно, собака шляется, их тут… — но пан Лой не договорил: на деревянном мосту явственно раздался звук тяжелых шагов.

— Шаги! — едва выговорил дрожащим, голосом молодой вартовой.

Шаги раздались еще явственнее, но на мосту не было видно никого.

— Идет! — прошептал другой, хватаясь за мушкет.

— Ок… ок… ликни… — едва смог выговорить пан Лой.

— Кто идет? — крикнул несмело молодой вартовой.

Ответа не последовало.

— Гасло! — крикнул громко другой.

И вдруг среди полной тишины послышалось явственно и громко: «Червоный дьявол!»— и красная, как огонь, фигура выросла в башенных воротах.

Не крик, а какой-то сдавленный вопль огласил своды. И, словно рассыпавшиеся клубки, бросились все бежать. Пан Лой так и брыкнул оземь: ужас, охвативший его, окаменил его коротенькие ножки, и пан Лой покатился тут же под ноги своих вартовых. Два из них споткнулись на тучное тело пана хорунжего и упали сверху, остальные запутались в куче и растянулись тут же. Тяжелая дубовая скамья, освободившись от своей тяжести, высоко поднялась в воздух и с грохотом полетела на сбившихся распластанных людей.

Красная фигура беспрепятственно прошла под башенными сводами и вступила на замковый двор.

В замке все уже было тихо и спокойно. С внутренней стороны стены тянулся ряд пристроек; у каждой городни особая комора, куда на случай осады строившие ее горожане имели право прятать свои пожитки.

Это был совершенно особый маленький городок. Направо и налево тянулись конюшни и склады оружия и пороха. Пана воеводу Мартын знал отчасти и в замке бывал часто, так что отыскать дорогу к воеводскому будынку оказалось для него нетрудным. Все еще не спуская с головы красного капюшона, двинулся он вперед. Вот он минул длинный сарай — шопу, где стояли дила; [24] вот лазни, [25] клети, пекарни; Мартын минул и их и вышел на самую середину замковой площади. Здесь в большом беспорядке теснилось множество маленьких десятичных домиков. Вот направо возвышается славный каменный дом Печерского Монастыря, а недалеко подле него дом богатых земян Горностаевых; вон где и знакомые церкви с зелеными куполами и золотыми крестами наверху, а вон где, в конце замка, почти подле самой Драбской брамы, виднеется шпиль костела. Наконец Мартын остановился перед самым большим и богатым домом, домом пана подвоеводия киевского.

24

Пушки.

25

Бани.

Среди дома выдвигалось просторное и высокое крыльцо. Дом был белый, каменный, с красной черепичной крышей. Большие окна закрыты были расписными оконницами, но из-под двух из

них смело и дерзко выглядывали яркие полосы света, как бы говоря всем проходящим, что в этом вышнем городе власти войта конец. Мартын вошел на крыльцо и, вступивши в сени, повернул налево. Дверь не была заперта; осторожно отворил ее Мартын и вошел в светлицу.

В светлице было темно, только из полуоткрытой двери в соседнюю комнату широкой полосой падал свет и освещал часть светлицы. Мартын заметил мимоходом богатое убранство и дорогие ковры. Поспешно прошел Мартын дальше и остановился в нерешительности на пороге. Пан воевода не заметил его. Он сидел за большим столом, покрытым темным ковром, в высоком кожаном кресле. На столе в неуклюжих медных шандалах горели желтые восковые свечи и освещали большую пожелтевшую книгу, раскрытую перед воеводой, и его склоненное лицо. В волосах воеводы, щеголевато завитых и надушенных, просвечивала седина, тщательно закрашиваемая его парикмахером; на желтых дряблых щеках лежал слой нежного румянца, усы были нафабрены, подкручены и накрашены. Вообще все лицо воеводы представляло довольно жалкое и комичное соединение изнеженной, изношенной старости и нежных юношеских цветов. На пухлом, холеном теле его красовался аксамитный домашний кафтанчик на дорогом меху; ноги тонули в медвежьей шкуре. Пан воевода был до такой степени увлечен своим чтеньем, что решительно не слыхал шума, произведенного приходом Мартына. Да и было чем увлечься! Несмотря на седые пряди, пробивавшиеся среди подкрашенных кудрей воеводы, сердце его ни за что не хотело остывать, а так как пан воевода был вдов по второй жене, то ему захотелось испытать и в третий раз семейного счастья, и услужливый амур, как на зло, подсунул под его потухающие очи молодую вдовушку, пышную, как спелая вишня, — княгиню Крашковскую. «Все бы ничего, и княгиня была б без особых трудов весьма благосклонна, если б не особая старость, которая так вот и повисла здесь на карку, — ударил себя воевода по затылку. — Эх, если бы хоть десяток с плеч! Не хизувалась бы она! Сама б ползала у подвоеводских ног!» Однако на всякий замок можно и отвертку отыскать. Так и теперь, перед паном воеводой лежала не простая книга, а учебник волшебства, в котором собраны были все заговоры, камни и травы, которыми можно было и очаровать, и околдовать, и главное, чего и искал пан подвоеводий киевский, молодость возвратить. Книгу эту за большую цену купил пан подвоевода у приезжего московского чародея и теперь упивался ею в ночной тишине.

— «Приворот зелье: кукоос, одоен, — читал он, — кто тебя не любит, то дай пить — не сможет от тебя до смерти отстать…» Не то, не то! — перевернул воевода желтую тяжелую страницу. — «Орлов камень — бог дал ему дивные угодья такие, что несведущим людям нельзя про него и веры взять». Хорошо бы и этот камень достать, да только это еще не то, не то, — и пан воевода жадно читал дальше: — «Трава излюдин, кто ту траву ест, и тот человек живучи никакой скорби ни телу, ни сердцу не узрит!» Да нет, не то. Вот, вот оно, — почти вскрикнул воевода, нагибаясь над книгой, — «рог единорога, кто тот рог при себе имеет…»

Вдруг короткий кашель, раздавшийся на пороге, прервал мысли подвоеводы. Он оглянулся и вскрикнул: на пороге стоял Мартын в красном, как огонь, плаще.

— Кто ты? Чего тебе? — вскрикнул подвоевода, подымаясь и придерживаясь дрожащей рукой за кресло.

— Простите, вельможный пане, не тревожьтесь: это я, мастер, из цеха золотарей, Мартын Славута.

Но пан подвоеводный еще не вполне доверял своим ушам и глазам.

— Откуда ты такой поздней порой? — проговорил он с усилием, вспоминая невольно рассказы о червоном дьяволе, всполошившие весь гарнизон.

— Только что прибыл из-за границы; хотел вам, пане княже, из своего рукомесла маленький подарочек поднести, — низко поклонился Мартын и, вынувши драгоценный бархатный ящик, раскрыл его и поставил перед подвоеводой.

— Фу ты, какая краса! — невольно вскрикнул тот, забывая все опасения перед чудом красоты, раскрывшимся перед ним.

На красном бархате лежало золотое ожерелье, да такое красивое и роскошное, какого пан подвоеводный никогда не видал. Все ожерелье состояло из небольших, дивно изукрашенных золотых пластинок, сделанных в виде гербов; посреди каждой блестел бриллиант, а на тонкой золотой цепочке спускалась от каждого герба большая жемчужина.

— Фу ты, какая краса! — повторил с новым восторгом пан воевода, отстраняясь от ящика и поднося его к свечам.

Камни засверкали зелеными и алыми огнями. И перед глазами пана подвоеводия встала пышная шейка пани Крашковской, черные, как смоль, завитушки, вьющиеся на розовом затылке… О, что бы это было за восхитительное зрелище увидеть это ожерелье на ее пышной груди!

Пан подвоеводий даже зажмурил глаза, и губа его отвисла, и по лицу пробежало выражение необычайного блаженства.