Чешские юмористические повести
Шрифт:
Тем не менее известно, что жандармы собирали по всей округе шилья сверхъестественного происхождения и что служителям церкви и учителям предписывалось разъяснять сапожникам и шорникам (у каждого из них, конечно, было припрятано «шильце с небес») всю бессмысленность этого суеверия, прежде всего обращая их внимание на фирменное клеймо, выбитое на рукояти.
Одним словом, был тогда переполох!
Общему настроению поддались не только низшие классы, но и многие научные общества, «естествоведческо-математические» секции коих теперь охотно вычеркнули бы из своего прошлого следы эры Ировца. Соответствующему референту чешского филиала земледельческого совета сей казус стоил мандата и репутации, за что ему в конце концов вовсе не приходится стыдиться, поскольку даже в архиве физико-климатического отделения 3-го департамента министерства земледелия сохранилась толстенная папка с сообщениями о необычайно обильных осадках в Цапартицком
Сейчас, разумеется, легко называть Зборжов вторым Сукдолом {29}, но автор этих строк хорошо знает молодого чешского ученого, который вздохнул с глубоким облегчением, когда ему наконец удалось скупить весь тираж своей брошюры, где на основе омброметрологических данных и неурядиц в цапартицком космосе опровергались кардинальные принципы прославленной электромагнетической теории строения Солнечной системы, разработанной чешским Лапласом — профессором Зенгером {30}.
Да, чего только не могло бы случиться! Возрожденный Цапартицкий округ, вероятно, праздновал бы долгожданную победу над своим извечным соперником — соседним Нудломнестецким округом, а, может, превзошел бы в славе и самый прославленный в ту пору край королевства Чешского, то бишь Госпршидь, если бы…
Но так или иначе, нам давно пора поинтересоваться, что там «ладит» дядюшка Ировец.
К моменту, которого достигло наше повествование, все уже, собственно, было «слажено». Прежнего дядюшку Ировца мы теперь не нашли бы и с помощью новейшей карты Цапартицкого округа, изданной заботами пана учителя Глупки. Все старания были бы тщетны, даже если б наш дух воспарил, как птица, и, взгромоздясь на купол божьего храма в Цапартицах, обрел дальнозоркость какой-либо из бесчисленных галок, облепивших кровлю отстроенной после очередного пожара звонницы [20] .
20
Кстати, сия позиция принесла бы нам немалую выгоду, поскольку от внимания цапартицких галок не ускользало ни одно движение в окрестностях звонницы. Здесь следует отметить, что по причине удивительной зоркости этих птиц захирела одна из цветущих отраслей народного промысла, а именно — изготовление сушеного сыра. Едва в каком-нибудь чердачном окне выставляли доску с белоснежными шарами — разложенными для сушки головками сыра, на нее опускалась стая вороватых галок. И через минуту от сыра не было и следа. Этот продукт обретает необходимые качества лишь после длительного пребывания на солнце, а тот, кто отважился бы сторожить белые шары от пернатых вредителей, сам рисковал высохнуть до твердости корунда, каковой отличается всякая головка местного сыра. Поэтому и пришлось уступить высшей силе и смириться с неотвратимой гибелью ведущего цапартицкого промысла, вследствие чего австрийская внешняя торговля, находящаяся, как мы знаем, в плачевном состоянии, понесла ощутимый урон. Ведь даже людям, ничего не смыслящим в экономике, известно, что цапартицкие сушеные сыры были важнейшей статьей экспорта по левантскому торговому пути. Правда, на мировом рынке вскоре появились сушеные сыры немецкого производства, о чем свидетельствовала надпись «Made in Germany». Но сомнительное качество этих подделок обнаружилось, как только их попытались использовать для мозаичных работ. Цапартицкие сушеные сыры с успехом заменяли слоновую кость и особенно ценились в Средней Азии, где из них делали дорогостоящие инкрустации. Тут-то немецкие сыры и показали свою полную непригодность, сразу начав крошиться… (Прим. автора.)
Зато мы увидели бы, как широко и в самом городе, и по окрестным деревням и хуторам, насколько их можно обозреть с цапартицкой колокольни, распространилась слава Ировца. Издалека били в глаза плакаты с огромной красной надписью «Флориан Ировец», полыхавшие на каждом цапартицком углу, не исключая окраинных улиц, мощенных лишь стадами гусей. Не только имя Ировца, но и все прочие слова были различимы по крайней мере за полкилометра, так что их легко можно было прочесть даже со звонницы.
«Граждане! Земляки! Крестьяне!» — гласила первая строка, или, скорее, первый ряд, ибо какому-нибудь приземистому ходу, стань он поблизости, буквы наверняка были бы по колено, далее следовали две строки пониже, на четвертой особенно крикливо выделялись слова — «мужа чести», потом что-то опять шрифтом помельче и, наконец, посреди гигантского листа красовалось имя
ФЛОРИАНА ИРОВЦА,
начертанное буквами, которые, во всяком случае, были больше самого малорослого цапартичанина.
Этот крошечный человечек, по имени Йозифек Шпунтик, возглавлял род, представители коего издревле передавали от отца к сыну миниатюрную, прямо-таки карликовую фигурку и право восседать на королевском престоле во время праздника «умерщвления злого дракона». Сие национальное торжество, заимствованное у соседнего баварского города, поначалу имело богоугодную цель почтить память святого Георгия, позднее же превратилось в разнузданный, но чрезвычайно популярный карнавал, привлекавший гостей из ближних и дальних окрестностей.
Однако об этом как-нибудь в другой раз.
Текст содержал множество весьма прозрачных намеков, из которых становилось явным то, что уже никак более не утаишь: сей огромный лист, столь огромный, что в цапартицких предместьях иные угловые дома оказывались для него коротковаты, был не чем иным, как предвыборным плакатом, призывавшим выдвинуть Ировца от провинциального Цапартицко-Нудломнестецкого округа депутатом в имперский совет.
Подписавшаяся под сим радикальная крестьянская партия не скупилась для своего кандидата на самые щедрые похвалы, а весь плакат в целом был, по существу, бесчеловечным насилием над прирожденной скромностью нашего зборжовского приятеля.
Правда, недоброжелатели опять-таки утверждали, будто дядюшка Ировец оттого лишь не краснел перед предвыборными плакатами, что текст их — как бы это помягче сказать? — по слабой грамотности не слишком хорошо разбирал. И все же лестные эпитеты на упомянутом предвыборном документе нельзя назвать чрезмерными, ибо они полностью соответствовали реальному положению вещей.
Флориан Ировец именовался здесь старостой деревни Зборжов, председателем окружного цапартицкого комитета, цапартицким почетным гражданином, почетным гражданином деревень Малые и Большие Ошкрдлице, Грибовице, Огништярже, Веслов, Пилавеч, Мычанице, Жареное, Кража, Остатков, Кукареков, Градковиште, почетным членом обществ… (далее следовал перечень всех общественных корпораций и организаций в Цапартицах и окрестностях). Все завершал титул, который заставил бы призадуматься даже кое-какие ученые головы.
Он звучал так: Membre de l’Acad'emie des Inventeurs Internationale [21] и свидетельствовал о том, что слава Ировца дошла и до сей деятельной французской институции, заботящейся о признании заслуг отдельных лиц перед человечеством.
Да, да, все вышеозначенные звания дядюшка Ировец действительно носил, все вышеприведенные титулы он за краткое время успел приобрести, и если мы узнаем об этом только на данной странице, то лишь по лености нашего слова и нерасторопности нашего пера. Тот, кто ныне водит им по бумаге, вынужден признать, что безбожно переоценивал сей инструмент, надеясь с его помощью изобразить стремительный взлет славы зборжовского старосты!
21
Член международной академии изобретателей (франц.).
Боже мой! Повествование наше, которое, по заверению редактора «Шванды-волынщика», страдает излишним эпическим размахом (о чем нам было сообщено с изрядной долей язвительности), подобно многим испытанным образцам, растянулось бы, вероятно, до Нового года [22] , если б мы захотели с такой же, как прежде, обстоятельностью рассказать обо всем, что ожидало Ировца в пору апогея его популярности, в оное благословенное лето 189… года.
Ведь до той минуты, когда Нудломнестецкому и Цапартицкому округам было доверено выполнить свой патриотический долг и выдвинуть зборжовского старосту в депутаты имперского совета, наша история напоминала чистейшую идиллию, самым драматическим эпизодом которой как раз и было собрание сельскохозяйственного товарищества, не состоявшееся из-за дождя шильев.
22
История сия первоначально была рассказана на страницах широко известного еженедельника «Шванда-волынщик» (прим. автора).
Жатва миновала при самом благостном настроении всего края, более того — всей страны, поскольку Ировец, исполняя обещание, творил погоду, какой никто не припомнит. Благодаря рациональному распределению осадков и мудрому чередованию жаркого солнца с мелким дождичком и переменной облачностью (всем этим благодетель нашего отечества научился орудовать, как фотограф шторами своего ателье) хлеба в тот год разрослись столь буйно, что высаженные вдоль дорог деревья по самые кроны утопали в их золотом разливе.