Чесменский гром
Шрифт:
Екатерина неторопливо подошла к стоявшей на низком столике шкатулке и, открыв ее, вынула письмо. Щуря близорукие глаза, зачитала по-французски:
«Дай Бог, чтобы Ваше Величество успели завести на Черном море сильный флот. Вы, конечно, не удовольствуетесь продолжением оборонительной войны, и я весьма уверен, что Мустафа будет побит на суше и на море». Это пишет наш друг Вольтер, — проговорила она, положив письмо обратно, — мы все будем молиться за ваш успех!
Не пощажу живота своего! — склонил голову Сенявин и, печатая шаг, покинул залу.
Вице-президент
Бога ради, постарайся быть достойным имени сына Наума Акимовича. Дерзай, чадо!
Через несколько часов перекладной возок уже вовсю колотил Сенявина по ухабам российских дорог.
За Калугою завернул контр-адмирал в деревушку Комлево к двоюродному брату Николаю.
Был Николай помещиком руки средней, жил скромно. Служил он когда-то, как и все Сенявины, на флоте, но карьеры особой не сделал и рано вышел в отставку.
Встретились братья радостно. Сколько лет не виделись! Говорили несколько часов кряду, за столом сидя.
Покажь-ка, Колька, мне недоросля тваво, — попросил наконец брата Алексей, от разговоров и угощений притомившись.
Николай возражать не стал.
Митька, подь сюды!
Прибежал Митька, худой и рослый мальчик.
А чего, Колька, не сдать ли тебе недоросля своего в корпус? — потрепал по щеке племянника Алексей.
Сенявины в своей деревеньке едва перебивались, и выбирать не приходилось.
Устроить помогу, — продолжал Алексей, — за этим дело не станет, сенявинской же породы малец!
Премногим обяжете, Алексей Наумович, коль какую протекцию сделаете. Он спит-то у нас, весь раскидавшись, да руки за голову закидывает, не иначе, в чины высокие выйдет! — встряла в разговор хозяйская супружница.
Ладно тебе, помолчи! — рыкнул на нее Николай.
Ну, а сам-то ты как, в моряки желаешь? — поинтересовался у мальчика Алексей чуть погодя.
Хочу, дядюшка, ведь я ж сенявинского роду!
Адмирал аж крякнул от удовольствия.
Решено, — сказал, — вези его в корпус!
На следующую зиму отвез Николай сына в Санкт- Петербург, переговорил с ротным командиром, распил с ним бутыль водки, вышел, молча бухнулся в сани.
Прости, Митюха, спущен корабль на воду, отдан Богу на руки! Пошел!
Но все это еще будет год спустя, а пока, трясясь в возке по заснеженным дорогам, продышал Алексей Сенявин в замерзшем окошке «глазок» и смотрел на убегающую дорогу.
Ну-ка, Микола, — толкнул он в бок сочно храпевшего денщика, — раскинь умом, что для предохранения обшивки корабельной от древоточцев надежней будет: шерсть со стеклом толченым вперемешку или мазь смоляная с порохом в пропорциях известных?
Сонный Микола нехотя высунул из-под душного тулупа голову.
Не, пороху не надоть, от ентой гадости завсегда одна беда!
Так и ехали, за Москвой — Калуга, за Калугой — Воронеж.
Воронежский губернатор Маслов настойчиво отговаривал Сенявина от дальнейшей поездки в одиночку, ссылаясь на шайки бродящих по степи татар. Но контр-адмирал был в своих намерениях тверд.
Мне флот строить надобно, а не ждать, пока война кончится!
Пара заряженных пистолетов, резвые кони да российская удаль, что еще надобно? Вперед!
На татар все же напоролись, но отбились и от погони оторвались. Через несколько дней Сенявин был уже в Таганроге. Спрыгнул из возка на черный весенний лед, скинул с плеч шубу, лом в руки — и за дело. Пока местные начальники сбегались, он уже с дюжину лунок прорубил. Тщательные промеры гавани подтвердили предварительные данные — корабли базироваться на Таганрог могут, хотя и с трудом.
А настоящая работа только начиналась. Сенявин трудился днем и ночью, ел в седле, спал, где придется. Заготавливал лес для будущих фрегатов, создавал гавани, выбивал пополнения экипажам кораблей, обговаривал с купцами барташевскими условия поставки орудий... Да мало ли дел у человека, создающего целый флот!
Всякий раз, получая послание из столицы, с жадностью вчитывался он в скупые строки известий о Средиземноморской экспедиции: «О Спиридове известно, что из Магона вышел января 24 числа, в Мальте был и Сицилию проехал, сие верно. Слухи ж есть, что уже в Морее высадка сделана и некоторые крепкие места заняты, но подлинных рапортов нету...»
1 марта 1770 года был спущен на воду первый новоизобретенный корабль* первого рода, через две недели — второй, затем еще и еще. Имена им давали со значением: «Модон», «Корон», «Морея»... К концу апреля на волнах качались уже десять готовых к плаванию кораблей. Готовя их к походу в Азовское море, Сенявин в разговоре с капитаном 1-го ранга Сухотиным сетовал на мелкость Таганрогской гавани:
Вот ты, Яша, как гидрограф наш наипервейший, скажи мне: можно ли оную гавань углубить? А то будут наши ново- строи не стоять, как порядочным кораблям положено, а карасями в грязи валяться!
Всю гавань углубить сил не хватит, — отвечал всегда невозмутимый Сухотин, — надо фарватер рыть!
Вот ты этим и займись, а я отправлюсь глядеть крепость и порт Азовский!
Но выехать в Азов Сенявину не удалось — свалила лихорадка и пошла горлом кровь. Отправляя в Санкт-Петербург адъютанта Апраксина с отчетами о проделанной работе, командующий наставлял его:
О сей болезни жене моей, Анне Никитичне, не сказывай, а ежели она от кого о том сможет проведать, то прими на себя труд уверить ее, что я здоров!
Выходя, адъютант столкнулся в дверях с армейским офицером. То был курьер от командующего Второй армией. Генерал Румянцев перед убытием к новому месту службы ставил перед флотилией первые боевые задачи: «Операции вашей флотилии весьма бы споспешествовали военным действиям нашим, если вы пройдете со своими судами в Черное море и
отрежете всю помощь к крепостям неприятельским, что лежат при берегах морских в Крыме».