Честь дороже славы
Шрифт:
Гости помрачнели – слова хозяина им были неприятны.
– И как только изволили манифест дочитать, кто-то из толпы крикнул: «А ну, поглядим, какая у него кровь, алая иль голубая, дворянская?» Палач подождал, пока с вора зипун сдернули и голову ко плахе пригнули, размахнулся и – хрясь по шее! Так башка Емельки и отлетела! И кровища фонтаном… А это, господа хорошие, нарушение государственного закона. Пугача должны были четвертовать, а не просто умертвить. Палач, подлец, вместо того чтобы руки и ноги рубить…
– Замолчь, ирод! – вскочил с остекленевшими от пьяного гнева глазами сотник Алабин. – Не измывайся над сродником нашим! Нехай он и душегубец, а раскаялся и христианином помер…
– Эт-то что за выходки?! – взорвался хозяин, давно уже готовый к скандалу. – Хам! Вон из моего дома! И вы, господа, не злоупотребляйте гостеприимством…
– Арестовать осквернителя указа императрицы! – жестко приказал Орлов.
Сиволапов грозно встал, но поручик Матзянин и Баранов, сидевшие поблизости, заломили ему руки и связали своими ремнями. Барина-дуролома отвели и заперли в чулане, приставив караул. Узнав от камердинера о произошедшем, хозяйка, тихая, забитая женщина, упала в обморок. Впрочем, скоро она пришла в себя и, приняв лаврово-вишневых капель, в сопровождении прислуги явилась ко двери, за которой был заточен супруг. Узник дал распоряжение сообщить в волость о казачьем разбое и потребовать для усмирения донцов войска. Он метал угрозы и донцам, и лакеям, не вступившимся за него, ссылался на дружбу с графом Петром Паниным, предрекал оскорбителям ссылку в Сибирь.
А казачьи офицеры, заставив лакеев обновить в канделябрах оплывшие свечи, продолжали трапезничать. Лишь под утро, отведя души песнями, подустали и разбрелись по отведенным во флигеле комнатам. Утро вечера мудренее…
Леонтий, слыша храп есаула Баранова, долго ворочался. Он всегда относился к людям ученым с почтением, стараясь набраться от них знаний. Вот и Сиволапов сперва показался ему особой достойной, а вышло наоборот. Богат, волен в своих поступках, к чему бузить и самодурничать?
Запах дыма насторожил Леонтия. Сквозь щель в рассохшейся двери ветер доносил гаревой душок, знакомый с детства. Где-то неподалеку жгли камыш. Но почему ночью? Заливистое ржание подняло его на ноги! Он затряс есаула за плечо, крикнул, что горит овин. Баранов вскочил, сонно хлопая глазами, и вслед за Леонтием бросился на двор. И только на крыльце, ощутив босыми ногами лед, вспомнили они, что сапоги остались у камина.
Подворье озарялось высоким пламенем, пляшущим над крышей. Караульный казак с окровавленной головой лежал у ворот. Они были завалены бревнами. Лошади ржали, в страхе ломились наружу.
– Давай раскидывать! – приказал есаул. – Да живей!
Бревно оказалось дубовым. Надрываясь, они поднимали длинные ошкуренные заготовки, которые и для четверых были бы тяжеловаты, и вкат бросали под стену. Ни холода, ни окоченевших ног Леонтий не замечал, слышал только, как бешено стучит сердце. Вскоре подоспели казаки. В несколько рук разбросали камышовую стену, делая проход для лошадей. Они с тревожным ржанием рассыпались по усадьбе. Вся команда собралась на пожарище. Денщик принес есаулу и Леонтию сапоги запоздало, когда пустая рига уже догорала, смешивая свет тлеющих головешек с первыми утренними лучами…
Орлов лично расследовал происшествие. Установить истинного злоумышленника было невозможно, поскольку помещичий староста скрылся. А поголовный допрос мужиков тоже не дал толку. Все слезно уверяли, что не выходили в этакую стужу из своих изб и ничего слыхом не слыхивали. На офицерском совете решили всех мужиков, особливо Сиволапова, примерно выпороть; последнего наказать на глазах дворни и крепостных, а буде отставной капитан жаловаться на казаков властям, направить графу Потемкину рапорт о том, как двусмысленно намекал злоумышленник о бунте Пугачева. И в тот же день публичная порка была отменно исполнена!
Как ни странно, но этот случай на дороге никаких последствий для казаков не имел. Вероятно, придавать огласке то, как был порот донскими казаками, помещик Сиволапов поостерегся.
Первоначально донской конвойный отряд разместили в кавалерийских казармах. А с потеплением, по просьбе Орлова, перевели в село Коломенское, где донцы стали лагерем под открытым небом. Григорий Александрович Потемкин в ясный апрельский денек удостоил донцов чести, придирчиво осмотрев конвойную команду. Увы, рожами иные не вышли, ростом не добрали, справой не были достойны того, чтобы предстать пред взором самодержицы. По его распоряжению двадцать три казака были заменены. И к маю месяцу новобранцы поспешно явились в Москву, отобранные на сей раз новым войсковым атаманом Алексеем Ивановичем Иловайским, пожалованным такой должностью лично Потемкиным не только за заслуги в поимке злодея Емельяна Пугачева, но и за исполнительность и твердость характера.
Ежедневная однообразная муштра, проезды в строю, джигитовка и свободное время, предоставленное с избытком, тяготили казаков, в том числе и Леонтия. Нередко он уезжал верхом на запасной лошади за село, на лесной берег Москвы-реки и подолгу сидел в одиночестве, думая о доме и Мерджан. Полгода уже минуло, и не осталось сомнений, что жену похитили.
Празднество победы над турками, как знал Леонтий, было намечено на июль. А после него, возможно, донцов отправят домой. И Леонтий намерился, всё бросив, искать Мерджан. Объехать те края, где повстречал ее, где скитались ее соплеменники…
11
Легенда о самостийности и неподкупности запорожских козаков остается легендой. Возникшее в Средние века это поднепровское «товариство», окруженное со всех сторон странами-гигантами: Речью Посполитой, Крымским ханством, Российской и Оттоманской империями, обречено было, закалачивая «дружество» с одними, выступать против других, не гнушаясь ни разбоями, ни убийствами. Верно служили запорожцы «ляхам», наперегонки записываясь в их реестровые войска, легко переметнулись к шведскому королю Карлу XII и выступили против петровских полков, за что и были жестоко наказаны. Сечь была испепелена, а тысячи козаков, даже безвинных, не пошедших к гетману Мазепе, подверглись наказанию. С того 1709 года преклонились запорожцы под турецкого султана, позволившего им вновь создать Сечь в устье Дуная. Четверть века служили они иноверцам, но, когда назрела война османов с братьями-славянами, попросились под крыло русской императрицы. И Анна Иоанновна 7 сентября 1734 года, при посредстве генерал-майора Вейсбаха, помиловала запорожское козачество и дозволила возвратиться на родные пепелища.
В последнюю русско-турецкую войну в армии Румянцева воевало против турок более десяти тысяч запорожцев. И Екатерина Великая даже наградила их кошевого атамана Калнышевского орденом, осыпанным бриллиантами. С окончанием войны владения запорожцев разметнулись еще шире: с одной стороны они увеличились вдоль моря, по левому берегу Днепра, большим участком прибрежья против крепости Кинбурн [11] а с другой стороны, по правому берегу Днепра, тем углом земли, который лежал между устьями Буга, Каменки и Ташлыка. Соединение вод Днепра и Буга замыкало границу между владениями запорожскими и татаро-турецкими.
11
Кинбурн – Кылбурун (татар.) – мыс тонкий, как волос.