Честь и мужество
Шрифт:
— Инспектор Бибишев, Владимир Федорович, — без интонаций проговорил Володя.
— Геннадий согласен участвовать в вашей операции, — тоже без эмоций в голосе сказал отец. — Он понимает, что вину надо искупить.
Юноша кинул на него сердитый взгляд.
— Я не замазываю грехи, — ответил он твердо. — Надо — значит надо. Только при одном условии… Я не скажу, кто мне… кто меня…
— Я тебе сам скажу, — поспешил на помощь Володя. — Ее зовут Ляля, симпатичная модная девушка и тэ пэ. Так что ты никого не предаешь. Она такая же пешка, как и ты. Нас интересуют крупные фигуры.
Он попал в точку, хотя его слова и не были экспромтом: по дороге с Поляны
— Я ничего сообщать вам не намерен, — упрямо сказал Геннадий, сжимая добела правой ладонью левую. — Я правда ничего не знаю.
«В свое время скажешь, — мысленно возразил ему Бибишев. — А покамест можешь рисоваться перед собой сколько угодно».
— Ладно. Будем говорить только о самой операции, — сухо сказал он и раскрыл блокнот. — Только что я был на Поляне Фрунзе… Вот схема…
Три головы склонились над блокнотом. Лишь Елена Игнатьевна сидела в кресле неподвижно, словно ничто ее не касалось. Губы ее кривились, но что это было — полуулыбка или гримаса боли — разбираться было некому…
13
Ночь была душной, и из распахнутых окон и балконов во двор неслись душераздирающие крики: люди досматривали очередную серию сибирской телетрагедии. А в прошлый раз было темно и тихо, и только сердце грохотало так, что, казалось, слышно было на расстоянии. Врезалось в память, как поскрипывали проволочки в замке, как неприветливо взглянула на него глазами приборов машина, когда он включил зажигание, — да, именно взглянула на чужого, на вора. А сейчас она была даже не заперта. Правда, не было и ключей и точно так, как в тот раз, надо было включить зажигание, переставив контакты.
Чуть нажимая на акселератор, Геннадий на второй скорости выехал из двора, включил правый поворот, вырулил на улицу Челюскинцев и прибавил скорость. Несмотря на поздний час, на тротуарах было довольно много людей, но почти все шли от трамвая вверх — возвращались домой кто из кино, кто из-за Волги, а кто из гостей. На Ново-Садовой, на которую, как на вертел, нанизана прибрежная часть города, мелькали белые и красные огоньки автомашин. Притормозив на перекрестке, Геннадий пропустил сумасшедшее такси и повернул направо. Здесь, на главной магистрали, сворачивать ему не надо будет долго, до самой Поляны Фрунзе… Теперь можно подумать…
Странное дело, но едва лишь отец начал говорить, как Гена сразу понял, что его тайна — уже не тайна, и испытал огромное облегчение. Невыносимо было жить, испытывая унизительный страх всякую минуту, при каждом взгляде и случайной фразе. «Мне кажется, ты не трус», — сказала она. Ему самому казалось так. Пока не пришлось проверить себя не на словах, а на деле.
Откуда этот усатый инспектор знает Лялю? Неужели она преступница, склоняющая таких, как он, Крокодил Гена, дурачков на темные делишки? Этого не может быть. Но тогда почему она не показывается на глаза? Ведь не для себя, а ради нее пошел он, Геннадий Дергачев, 16 лет, комсомолец, русский, 9 классов, на самое настоящее преступление, за которое судят и сажают. И пошел вполне сознательно.
Стоп! Только не превышать скорость! Не хватало еще, чтобы остановил гаишник… Откуда столько народу? Ну да, московские гастролеры выступали в «Звезде». А трамваев что-то нет, ни один не попался навстречу.
Сбавив скорость, он перевел «Жигули» в крайний правый ряд. Надо все вспомнить в деталях, вспомнить и проанализировать, как было. Началось… Ага, конечно: подвернутая нога. «Молодой человек, ну что же вы! Помогите!» На следующий день нога у нее уже не болела… Но что из того? Вполне могла и пройти… Итак, под локоток, к лавочке. И сразу отметил: «Красивая… Но — не по зубам, ей уже за двадцать». А она: «У вас честное лицо, я вам доверяю. Проводите меня, это недалеко». Так, так… Уцепилась за локоть, прижалась, захромала с гримасой боли.
«Неужели ломала комедию?» — подумал Гена и, стиснув зубы, нажал на акселератор. Машина сделала рывок, завизжали тормоза. Нет, так гнать нельзя, надо взять себя в руки…
Что еще она говорила тогда? «Невыносимо хочу пить, давайте посидим минутку. Вон в том кафе…» А у него в кармане — сорок пять копеек. «Да бросьте церемонии! У вас нет денег? На сок у меня есть. Все-таки унизительно, что женщина якобы не вправе угостить мужчину. Наверное, от принятого взгляда: мужчина угощает женщину, а она ему — что-то взамен… Противно, не будьте, Геннадий, пошляком, идемте пить сок». Да, они тогда уже познакомились, когда зашли в кафе, точно… Он все боялся, как бы Ляля не спросила, где учится, и тогда придется признаться, что десятиклассник, салага. Она не спросила, обронила другое: «Студентам и не положено иметь деньги, так, по крайней мере, считается…» А он смолчал. Позорище… А еще стыдней было потом, когда она, мельком взглянув на его джинсы с олимпийскими колечками, с сочувствием спросила, но не обидно, мягко: «Родителям, небось, туговато приходится?» Он тогда чуть не ушел из кафе. Но не ушел, а сказал со злостью: «Не туговато. Полтыщи имеют». Получилось — похвастался, а она рассмеялась: «Знакомый случай. Семейные казематы». Потом рассказала, что подрабатывала прошлой осенью, на каникулах, в худучилище позировала. «Ну, не обнаженной, естественно. Парням заработки даются проще. Муж моей подружки, например, три сотни за вечер…» — «Как это?» — «Да вот так…» Она замяла разговор.
А потом, что было потом? Они сидели на набережной, говорили и говорили… И он ее поцеловал в щеку, глупо, по-детски. А она усмехнулась и сказала, что никогда бы не подумала о нем такого. Что он решится… Потому что она стара для него и ей горько это осознавать.
Он проводил ее до подъезда Дома специалистов. А там ли она живет на самом-то деле? Нет, нельзя, нельзя не верить человеку только потому что какой-то милиционер… Но откуда же он знает ее?
Так вот почему не ходят трамваи: авария! Этот злополучный Овраг Подпольщиков — вон сколько вагонов скопилось на горе! Но его это не касается — есть где проехать, и ладно…
Нет, она не могла ему так искусно врать! У нее были заплаканные глаза — ну их, скажем, можно и луком потереть, — но ведь он сам вырвал у Ляли признание, она так упорно молчала! Это уже на другой день, когда они раз по пять исшагали обе набережные. «Зачем тебе мои недетские заботы?» — сказала Ляля сквозь слезы. Любимая девушка Ляля… Гена целые сутки жил ожиданием встречи, а она в слезах. Правда, все же открылась: оказывается, она неправильно оформила на себя комнату после смерти бабушки, теперь ее должны выселить. И выселят, если… Если она не сунет этой мрази — домоуправу две сотни. Всего две сотни — и в них судьба Ляли! Сначала мелькнула мысль: попросить у отца, но как представил… Брр, аж тошно стало. И тогда он вспомнил и спросил, как это заработал муж подруги три сотни всего за один вечер…