Честь королевы
Шрифт:
– Может, и нет, но они наверняка понимают, что их требование оскорбительно, унизительно и высокомерно, – пробурчал Говард Клинкскейлс, министр безопасности. Он и Джаред Мэйхью были самыми консервативными членами совета, и сейчас он с горечью продолжил: – Они плюют на все наши обычаи и верования, Бенджамин!
– Верно, верно, – пробормотал советник Филипс, а советник Адамс, министр сельского хозяйства, явно не прочь был добавить что-нибудь покрепче. Едва ли треть присутствующих выражала хоть какое-то несогласие, и Прествик в отчаянии оглядел стол.
Они с Мэйхью находились в дружелюбной оппозиции
– Сейчас наши задачи…
Протектор остановил его жестом.
– Я знаю, что для тебя это выглядит именно так, Говард, – сказал Протектор Бенджамин, сосредоточившись на Клинкскейлсе и словно не видя никого больше, – но нам надо обдумать три вопроса. Понимают ли они на самом деле, насколько оскорбителен их запрос? Выведут ли они свои корабли на самом деле, если мы его отвергнем? И сможем ли мы удержать Грейсон и сохранить наши обычаи в одиночку?
– Конечно, они понимают, насколько это оскорбительно, – огрызнулся Джаред Мэйхью. – Невозможно сложить вместе столько оскорблений по чистой случайности!
Протектор откинулся в кресле, разглядывая своего двоюродного брата со смесью усталости, терпения, несогласия и раздраженной привязанности. В отличие от его собственного отца, дядя Оливер наотрез отказался заразить своих сыновей инопланетным образованием, так что Джаред Мэйхью, талантливый и умный, был типичным продуктом консервативного грейсонского воспитания. А еще он был на десять лет старше Бенджамина и следующим в порядке наследования после младшего брата Бенджамина.
– Я не уверен, что здесь подходит слово «оскорбление», Джаред. И даже если ты прав, мы их оскорбили не меньше, чем они нас.
Джаред удивленно уставился на него, и Бенджамин вздохнул про себя. Его двоюродный брат был способным менеджером производства, но в правильности своих взглядов он был убежден абсолютно. Поэтому для него было совершенно не важно, что кто-то может счесть его поведение или взгляды оскорбительными. Если им не нравится, как он с ними обращался, пусть убираются с его планеты. Если они настаивают на том, чтобы осквернять его мир своим присутствием, то он будет обращаться с ними так, как того хочет Бог, а если их это обижает, это их проблема.
– Прошу прощения, Протектор, – вмешался звучный голос. – Мне кажется, то, понимают ли они, что оскорбляют нас, сейчас менее важно, чем два других поднятых вами вопроса. – Преподобный Джулиус Хэнкс, духовный глава Церкви Освобожденного Человечества, редко выступал на заседаниях Совета, но сейчас он сурово смотрел на Прествика. – Вы правда думаете, что они уйдут и бросят нас на милость Масады, канцлер?
– Не знаю, преподобный, – честно сказал Прествик. – Если бы адмирал Курвуазье был жив, то я бы сказал, что нет, а сейчас… – Он пожал плечами. – Теперь их военное присутствие полностью контролирует эта самая Харрингтон, а это значит, что их дипломатическая позиция отражает ее взгляды. Я
– Ну разумеется! – фыркнул Клинкскейлс. – Чего еще ждать, если берешь женщин в армию? Откуда у них взяться устойчивости и самоконтролю? Ее тут, видите ли, обидели! Ха, теперь хоть понятно, почему она нам угрожает. Это же просто месть, черт побери!
Прествик сжал губы, сдерживая рвущийся наружу ответ, а Протектор снова вздохнул. Этот вздох, вообще-то, был больше похож на стон. Говард Клинкскейлс служил еще его деду, и не только как министр безопасности. Он также лично командовал подразделением безопасности протектората, телохранителями, которые охраняли Бенджамина и его семью на протяжении всей их жизни.
А еще он был настоящим живым ископаемым. Клинкскейлс был ему как еще один неофициальный дядюшка – скуповатый, раздражительный, часто доводящий до белого каления, но все же дядюшка, – и Бенджамин знал, что со своими женами он обращается очень ласково. Но, хотя Бенджамин и был привязан к старику, он понимал, что Клинкскейлс мягок с ними потому, что это его жены. Он знал их как личности, а не как общую идею «жены» или «женщины», но ему бы и в голову не пришло обращаться с ними как с равными. Сама идея женщины – любой женщины, – настаивающей на равенстве с мужчиной – любым мужчиной, – была для него не просто странной. Она была ему абсолютно чужда, и капитан Хонор Харрингтон как воплощение этой идеи представляла собой угрозу всему его образу жизни.
– Ладно, Говард, – сказал наконец Бенджамин, – допустим, ты прав и она готова увести корабли ради мести, просто потому, что она женщина. Как нам всем ни неприятно подчиняться ее ультиматуму, разве ее нестабильность не требует от нас сохранять спокойствие и тщательно обдумать ситуацию?
Клинкскейлс взглянул на него с раздражением. Хоть и консерватор, дураком старик не был и прекрасно понял, что Протектор пытается использовать против него его собственный аргумент. Такими штучками этот юный умник занимался уже давно, с тех самых пор, как вернулся из своего пижонского университета. Министр покраснел, но сжал зубы и не дал себя подтащить к очевидному выводу.
– Так, – сказал советник Томпкинс. – Допустим, эта женщина запросто может нас бросить. Есть ли у нас шансы справиться с Истинными без нее?
– Конечно, есть! – воскликнул Джаред Мэйхью. – Мои рабочие вооружаются, а верфи переоборудуют грузовые корабли в ракетоносцы! Нам не нужны иностранцы, чтобы защититься от швали с Масады, достаточно Бога и наших собственных сил!
Никто больше не отозвался, и даже Клинкскейлс неловко отвернулся. Ненависть и презрение Джареда к Масаде всегда были очень явно выражены, но никакая риторика не могла прикрыть незащищенности Грейсона. Но хотя все они знали, что резкие утверждения Джареда – чепуха, ни у кого не хватало воли или мужества заявить об этом вслух, и Бенджамин Мэйхью оглядел зал Совета с растущим отчаянием.