Честь таланта. О литературе и России
Шрифт:
В день рождения писателя зал был занят, и в ЦДЛ предложили другую дату – 23 октября. Вышло даже лучше, символичней. После перехода на новый стиль Бунин отмечал день рождения именно 23-го, поскольку в ХХ веке разница между календарями составляла 13 дней. Вот запись из парижского дневника: «10/23 окт. 22 г. День моего рождения. 52. И уже не особенно сильно чувствую ужас этого. Стал привыкать, притупился».
На вечер я принесла четвёртый том из подаренного собрания сочинений. С рассказом «Журавли». Этот этюд подтолкнул меня к написанию собственных «Журавлей». Нет, я не подражала Бунину, а сознательно, демонстративно продолжала его
Зов слова – тоска по красоте. Голос мой звенел:
– Если бы Валентин Васильевич Сорокин не привил мне любовь к точной и страстной прозе моего земляка, не было бы сегодняшнего вечера. Какой красивый писатель! Какой красивый поэт! Пусть прозвучат стихи Валентина Сорокина «Журавли», посвящённые русским людям, насильно превращённым в эмигрантов.
И, сбиваясь от волнения (Автор слушает меня! Бунин – на портрете! Полный зал народу!), читаю:
На колени встанем перед Богом,Ты и я, нам вместе веселей:Господи, мы просим не о многом —Пощади летящих журавлей!…И был ещё один сюжет – пушкинский. На вечере выступал Дмитрий Михайлович Минаев, заместитель председателя «Бунинского общества России», исследователь генеалогии поэта. Известно, что род Буниных породнился с родом Пушкина. Но немногие знают, что и Валентин Сорокин, будучи представителем знаменитой на Южном Урале казачьей фамилии, причастен к пушкинскому древу. Через жену. Её родители – из «бывших». Старинный род служивых, государственных людей в основном расстреляли, лишили имущества, уцелевших – выслали. Потому знакомство с потомками аристократических фамилий происходило не на балах, а на улицах, состоящих из бараков для зэков.
Весомую часть своей жизни Валентин Сорокин щедро отдаст погибшим и репрессированным поэтам – Сергею Есенину, Павлу Васильеву, Борису Корнилову, Алексею Ганину, Николаю Гумилёву, Борису Ручьёву, Сергею Поделко-ву… Уцелел бы Бунин, не скрывавший своего отношения к новым порядкам, если бы не уехал из Советской России в 1920 году? А его жена, племянница председателя Первой Государственной думы?..
В 1917 году были поколеблены самые основы русской жизни. Политические – пало государство, монархия; экономические – распад территории, передел собственности; демографические – миллионы погибли в гражданской междоусобице или оказались за границей. Но культурные основы – те, что создают и поддерживают цивилизацию, – Буниным и его читателями были частично спасены.
Чувство ответственности за сохранение и приумножение высших сущностей – это и есть настоящий аристократизм. Он был присущ Бунину по праву рождения и с блеском воплощён в его творчестве, в котором так много любви к жизни, верности красоте, требовательности к себе и другим. Вот почему нашим новым господам, которые изо всех сил изображают из себя знать, цепляя на руки часы с бриллиантами, активный сионист, личный друг президента Израиля Ицхака Бен-Цви, лауреат четырёх Сталинских и одной Ленинской премий Самуил Маршак ближе и понятней, чем «русский изгнанник» Бунин.
Ещё бы! Бунин так и умер без гражданства. И без собственного дома. Трудился всю жизнь, как каторжный. Нигде не предал Россию. Ни перед кем не лебезил. Не подличал. Следовал тому, что писал: «…Умейте же беречь / Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, / Наш дар бессмертный – речь».
Нынешние баре, наоборот, нахватали паспортов, видов на жительство и гордятся друг перед другом роскошными виллами, купленными на украденные деньги. А речь используют для лжи и восхваления себя, любимых.
Это видно и по новейшей литературе, которую поддерживают российское начальство и медиа. Она не только лишена аристократизма, но и не догадывается о нём, работая на понижение культуры и демонстративно подчёркивая свою «плебейскость». О подобных писаниях Бунин в своих дневниках отзывался так: «Всё цветисто и часто гнусно до нужника. Патологическое пристрастие к кощунству, подлому, нарочито мерзкому».
Что же, мой очерк подходит к концу. Я пишу его в деревенском доме, который почти ровесник Бунину – 1883 года рождения. Родительское гнездо – это и есть «наш маленький Париж». Здесь, в комнатах с невысокими деревянными потолками, с печкой-шведкой, с яблоней за одним окном, с вишней – за другим, многократно, всласть, не спеша перечитаны «Сосны», «Мелитон», «Святые горы», стихи…
Ночью я опять читала «Суходол». И не могла начитаться!.. Чудо.
Нельзя не позавидовать Бунину: его жизнелюбивой художественности и достоверности, объёмности и предметности его плотной, умной и гармоничной прозы.
Аристократ по рождению и судьбе, он острее писателей-разночинцев выразил недостаток фамилизма и его искажённость в русском дворянстве. «Суходол» – поэтичная и страшная книга о сумасшедшей родне. И да, в житейском смысле Бунин был несчастным человеком – единственный его сын умер в пятилетнем возрасте. Писатель никогда не расставался с портретом ненаглядного Коли. И, наверное, сокрушался, что все свои силы отдал художественности и искусству.
За что же мы любим его? За талант? За красоту? А может, за чувство удивительной, непреходящей молодости, которую он перелил в свои стихи и прозу? Миллионы пьют из этого источника уже второе столетие, а он всё не скудеет, удивляет новизной, заставляет всё так же сопереживать его героям, видеть это небо, эти косогоры, пашни, леса, увалы, реки…
Что же это?!
Чувство родины – главное в его творчестве, и оно явлено так объёмно, страстно, что свет его озаряет всех бунинских героев с их «неправильными жизнями» и поступками. «…А счастье всюду. / Может быть, оно – / Вот этот сад осенний за сараем / И чистый воздух, льющийся в окно». Это же только о родине можно сказать!.. Глядя на французские сараи и понимая, что будешь на них смотреть до конца жизни, созерцательностью не утешишься.
Бунин – щедрый художник. Он не обворовывает читателя, не сбивает его с панталыку, не запутывает нравственно (даже в самых своих откровенных, интимных и страстных произведениях), никого не поучает и не обличает. Сила его художественности такова, что он побеждает красотой. Но это не холодный эстетизм, не расчёт, не приманка. Понимание значимости красоты, но красоты национальной, делает его непобедимым.
Суть его прозы – восхищение красотой, стремление её запечатлеть. (И «Деревня» – как угроза, тёмная сила, что готовит ей гибель.) Да, конечно, он пишет о себе, о пережитом, но это не имеет никакого отношения к «исповедальной прозе» (исповеданию грехов). «Красота – это чувство Бога», и он до последних своих дней, будучи уже беден и стар, стремился рассказать об этом чувстве.