Честь воеводы. Алексей Басманов
Шрифт:
— Да уж лучшего времени и не сыщем. Откроюсь, и поверь, что чистую правду скажу. Велено мне князем Овчиной быть при тебе лишь для вспомощи, а до какой поры — и не ведаю. И что ждёт нас впереди, того тоже не ведаю. Всё это, мне кажется, потянулось от пронырства Васьки Ростовского. Сказывали мне, что три дня назад его отец встречался с князем Шигоной и с князем Овчиной. О чём у них шла речь, мне неизвестно. После этого разговора меня и разыскали и отправили невесть куда.
— Днём позже меня о тебе Шигона спрашивал, выражал к тебе добрые чувства...
Появился холоп Кикина. Увидев за столом Фёдора и Алексея, с поклоном подошёл к ним. Лицо доброе, улыбчатое,
— Я вам, соколики, медовухи сей миг принесу. Сподручнее время будет коротать. А зовут меня Игнашкой. — И ушёл.
Фёдор и Алексей в ожидании Игнашки помолчали. За них говорили глаза. И было ясно по ним, что Алёша и Федяша любезны друг другу и ни у того, ни у другого нет в душах тёмных уголков, где бы таилась нечисть, готовая выплеснуться. И тянулись они плечом к плечу, как два молодых дуба, стоящих на взгорье.
Игнашка не заставил себя ждать, принёс баклагу с медовухой, два липовых кубка, ржаных лепёшек.
— Вкушайте, а я вам и не нужен боле.
— Спасибо, Игнат, — отблагодарил Алексей и принялся разливать медовуху. — Ну, Федяша, давай укрепим наше тяготение. В Старицах я к тебе потянулся. Вот оказалось, что судьбе угодна наша встреча.
— Будь здоров, Алёша. Ты мне любезен. Да и в памяти неизбывно живёт то, как ты тянул меня за ноги от полыньи. Спасибо.
— Ну полно. Господь нами двигал в ту пору. Мне более памятно то, как мы коротали вечер в лесу у палюшки.
Они выпили: Алексей — лихо, Фёдор — степенно. Помолчали, лепёшек пожевали. И первым повёл речь Басманов:
— Теперь вот слушай, почему я при тебе, как мне кажется. Тогда, в Старицах, нам ничто даром не прошло, как для меня, так и для тебя. Я о том знаю. Как приехали Ростовские в Москву, так прислали ко мне холопа с просьбой почтить их гостеванием. Я сослался, что у меня нет времени, и пренебрёг желанием встретиться с Ростовскими. И тут, сказывали мне потом, князь Фёдор в раж пошёл. И вспомнились ему старые обиды, кои понёс он от моего батюшки. Какие обиды, я не ведаю, да и были ли они — тоже. Он же ноне в Разбойном приказе третья голова. Вот и взялся искать крамолу на нас. И нашёл-таки. Якобы мой батюшка ещё в ранние годы великого княжения Василия защищал честь Новгорода. Твой-то батюшка тогда в опалу попал, как я узнал. А моему опала уже была не страшна: сгинул он в литовском или польском плену. Теперь же батюшка-государь не прежний, он не внял Новгороду, ну и дал слово наказать опалой наш род, а допрежь всего меня. Всё это князь Иван Овчина моему дядюшке поведал и счёл за лучшее уберечь меня от опалы, отправил в дальний поход. А какой срок будет тому дальнему походу, мне то неведомо. Да понял я, что, когда Овчина передавал тебе тайные грамоты, кроется в одной из них не только моя судьба, но и твоя. И повязаны мы с тобой, Федяша, одним наговором. Истинный крест говорю. — И Алексей перекрестился да потянулся к баклаге.
Фёдор ничем не нарушил исповеди Алексея и во всём поверил сказанному, ибо всё, что открыл ему Алексей, вкупе с событиями в Старицах говорило об одном: оба они теперь недруги князей Голубых-Ростовских. И во что выльется сия вражда злопамятных князей, оставалось только гадать. Фёдор тоже наполнил липовый кубок и тихо произнёс:
— Спасибо за искренность, Алёша. Да будем уповать на одно: Бог не выдаст, свинья не съест. К тому добавлю: вдвоём-то сподручнее воевать с невзгодами.
Они выпили и в согласии закончили беседу. Пора было отдохнуть.
До Каргополя Фёдор Колычев и Алексей Басманов с подорожниками добрались удачно, разве что морозы донимали.
— С чем пожаловал, сын мой? — спросил он.
— С государевым делом к епископу Никодиму, — ответил Фёдор.
— Наберись терпения, путник. — И служитель ушёл из прихожей.
В доме епископа, словно в храме, стены украшали множество икон. И многие из них были древнего византийского письма. От некоторых икон было трудно отвести глаза, они привораживали, наполняли благостью душу. Фёдор остановился возле иконы Божьей Матери и замер, очарованный её взором, он забыл, где пребывал, и появление служителя было для него неожиданным.
— Сын мой, владыка ждёт тебя. — И служитель распахнул двери.
Епископ Никодим находился в сей час в молельне. Это был невысокий усыхающий старец, его глаза подёрнула влажная дымка, белая борода ниспадала до пояса.
— Раб Божий Фёдор Колычев, преподобный отец, — представился Фёдор.
— С чем пожаловал? — спросил епископ.
— Вот грамота от дворецкого великого князя Ивана Шигоны. — И Фёдор подал пакет с печатью Никодиму.
Епископ осмотрел грамоту и ушёл в сопровождении монаха во внутренние покои. Прошло немало времени, прежде чем Никодим появился вновь.
— Сын мой Фёдор, боярин Колычев, ведомо ли тебе, кто подорожницы? — довольно жёстким голосом спросил он.
— Нет, неведомо, — без заминки ответил Фёдор.
— И ты не пытался узнать, кто они?
— Нет, преподобный отец. Я исполнял наказ князя Ивана Овчины.
Пока епископ и боярин вели разговор, служитель Никодима инок Макарий через чёрный ход вышел из дома, распахнул ворота, взял под уздцы лошадей, что тянули возок с монахинями, и увёл их во двор. Там попросил монахинь покинуть возок и скрылся с ними в покоях епископа. Фёдор Колычев хотя и был уверен, что доставил в Каргополь великую княгиню Соломонию, но всё-таки ошибался. Если бы ему довелось увидеть вторую монахиню, он бы, к своему изумлению, встретил боярыню Евдокию Сабурову, исчезнувшую из Кремля неведомо как. Вскоре же Фёдору пришлось изумляться и негодовать по поводу своей личной судьбы. Никодим ещё расспрашивал его о московской жизни, о князе Андрее Старицком, коего хорошо знал, когда в палатах епископа появился великокняжеский посадник и воевода Каргополя боярин Игнатий Давыдов. И следом за ним в сопровождении инока Макария вошёл Алексей Басманов. Воевода Давыдов, высокий, крепкий пятидесятилетний муж, был хотя и строг лицом, но добр нравом. В Каргопольской земле его любили за справедливость и за человеколюбие. В руках он держал грамоту, которую передал ему ратник князя Ивана Шигоны Семён.
— Лихое дело принесло вас к нам, сын Степанов и сын Данилов, — вместо приветствия произнёс басом и окая воевода. — Писано в сей грамоте, — Игнатий поднял бумагу и показал её Фёдору, — сидеть вам, Басманов и Колычев, безвыездно в Каргополе отныне и год наперёд.
Фёдор ударил кулаком в ладонь левой руки, воскликнул:
— Так я и знал, как собирался в путь: быть подвоху! — И взмолился: — Батюшка-воевода, скажи, чьим повелением я наказан? За что сослали Алексея Басманова?
Боярин Давыдов покачал головой: