Честная игра
Шрифт:
— Блестяще! — воскликнула Мари. — Большое спасибо, это так замечательно — махнуть рукой на смысл жизни, раз не нужно отчитываться по этому поводу, и не получать обременительных писем от людей, которых никогда в глаза не видел и с которыми, конечно, никогда не нужно будет встречаться, а если появится кто-то другой, кто пишет благодарственные письма и соболезнования, а также учтивые отказы от всего, что неприятно, я воскликну: ха-ха!
Юнна стояла спиной к окну и смотрела; она сказала:
— Разумеется! Да, да! Подойди сюда на минуточку; гавань очень красива в тумане.
Гавань и вправду была красива. Черные трещины пересекали лед вплоть до самых отдаленных
— Ей ужасно одиноко, — сказала Мари. — Юнна, попробуй все же помочь мне — можно ли написать ей, что смысл — в том, чтобы переживать совершенно простые вещи…
— Ты полагаешь?
— Ну да, например, когда снова наступит весна? Или просто накупить красивых фруктов и разложить их в вазе… Или бурная, великолепная гроза совсем близко…
— Не думаю, что твоя Линнея любит грозу, — изрекла Юнна.
И в тот же миг далеко-далеко в гавани обрушился беззвучный блестящий поток фейерверка. Зимнее небо разверзлось, озаренное быстрыми, следующими одна за другой, вспышками молний. Несколько секунд покоились они во всей своей красе, чтобы затем медленно опуститься, и тотчас же за ними следом появились новые распустившиеся розы самых разных цветов. Вспышки, приглушенные туманом, но, быть может, именно поэтому еще более таинственные, возникали раз за разом во всем своем безудержном великолепии.
Юнна сказала:
— Думаю, это какой-то иностранный прогулочный катер, который развлекает своих пассажиров. Они далеко-далеко… Теперь белая вспышка!.. Она самая красивая, потому что теперь гавань стала такой черной.
Они ждали, но ничего больше не произошло.
— Думаю, я пойду и еще немного поработаю, — сказала Юнна. — Не напускай на себя такой озабоченный вид, возможно, твоя Линнея смотрела на этот же фейерверк и ей стало легче.
— Только не она! Она живет в мрачном, загороженном со всех сторон доме, потому что ее соседу в доме рядом достался весь вид на гавань…
— Соседу?
— Да, некий человек, который только и делает, что пристает с разговорами о том, что ей надобно делать, что носить, и какие продукты покупать, и как правильно указывать доход, и так далее.
— Вот как, в самом деле? — спросила Юнна. — Очень странно. Мне кажется, в этом присутствует изрядная доля влюбленности. И я начинаю подозревать, что бедная Линнея все же позволила себе взглянуть на фейерверк и что она неплохо справляется… Обязательно напиши ей, и дело с концом.
Мари села и стала писать. Закончив, она вошла в мастерскую и спросила, можно ли ей прочитать рукопись.
— Скорее всего — нет! — ответила Юнна. — Сок стоит на кирпичной полке у открытого очага, и возьми с собой карманный фонарик, на чердаке света нет. Ты пойдешь завтра на почту?
— Да. Забрать мне твои папки?
— Их я заберу позднее, они слишком тяжелые. Но не могла бы ты купить по дороге немного помидоров, и сыра, и стиральный порошок? И горчицу! Я все это написала. И оденься теплее, говорят, завтра температура опустится до десяти градусов. Не потеряй записку и будь поосторожней на улице, там ужасный гололед.
— Да, да, да! — ответила Мари. — Я знаю, знаю!
На чердаке Мари, по своему обыкновению, остановилась на лестнице и поглядела на гавань. Она послала рассеянную мысль Линнее, которая ничего не знала о любви.
Туве Янссон
Ученица Юнны
Это было той осенью, когда Юнна взяла ученицу. Девушку звали Мирья; большая, необычайно угрюмая личность, носившая накидку и берет, какой предпочитают художники.
47
Прозрачная, похожая на кисею ткань (устар.).
— Я должно принять это как есть, — говорила Юнна. Мирья знать не знает, как это серьезно — занятие графикой, она всего лишь делает картинки, свидетельствующие о ее одаренности.
Мари спросила:
— Сколько времени она будет работать у тебя? Нужно ли ее кормить?
— Нет, нет, только кофе. Может быть, какой-нибудь бутерброд, она вечно голодна. Это напоминает мне о том, как я была студенткой и никогда не наедалась досыта.
В те дни, когда приходила Мирья, Юнна не могла работать над чем-либо еще, кроме как заниматься с Мирьей. Мари держалась в стороне и чувствовала огорчение. Разумеется, Юнна от природы обладала склонностью к преподаванию, она много лет была сильным преподавателем художественной школы, до тех пор пока не устала и не захотела спокойно заниматься своей собственной работой. «Во всяком случае, — думала Мари, — эта потребность учить… она заложена в Юнне, она ей по душе. Мне кажется, я понимаю: передавать свои знания дальше и надеяться, что, по крайней мере, хоть кто-нибудь сможет продолжить твое дело достойно…»
Как бы там ни было, Мари чрезвычайно подозрительно относилась к Мирье и к ее артистической накидке. Иногда она спрашивала, как идут дела. Юнна довольно коротко отвечала, что ученица, по крайней мере, приобрела уважение к офсетным [48] доскам и начала убирать за собой после работы.
— Но ведь ты, конечно же, готовишь ей еду?
— Нет, нет, я ведь говорила. Только кофе.
Однажды, когда Мари случайно зашла к Юнне, перепутав день, чтобы одолжить клещи, она угодила прямо на большое кофепитие. На столе были два разных салата, сыр «камамбер» и маленькие паштеты, а бифштекс, предназначенный Мари и Юнне на завтра, был разрезан на изящные ломтики и украшен петрушкой. Ко всему прочему Юнна зажгла свечу. Они пили кофе. Мари же демонстративно ничего не ела. Мирья была крайне немногословна. Мало-помалу она начала рисовать на бумажной салфетке угольным карандашом.
48
Способ печатания, при котором прямое изображение с цинкового листа передается на резиновое полотнище, а с него на бумагу (англ.).
— Что это? — спросила Мари.
— Эскиз.
— А! Эскиз. Это напоминает мне о художественной школе, когда ученики все вместе шли пить кофе за углом, там они сидели и царапали что-то на коробках от папирос и говорили, что на них снизошло вдохновение. Да-да! Так приятно, что ничего не меняется.
Юнна обратилась к Мирье:
— Тебе понравился мой салат? Быть может, возьмешь его домой?
И салат был упакован в пластиковую коробку, а кроме того, Мирья получила с собой половину сыра и банку малинового мармелада. Когда она ушла, Мари спросила: