Честное пионерское! 2
Шрифт:
Девятый «В» класс, где учились Оксана Локтева и Нина Терентьева, с моего места рассмотреть не удалось. Зато я полюбовался на десятиклассников. Понял, почему так расстроилась Зоя Каховская из-за длинного платья: подолы школьной формы старшеклассниц были далеки от девичьих колен (я бы даже сказал: края юбок находились ближе к трусикам, чем к коленкам). Я приподнял брови (от изумления) при виде ряда оголённых женских ног. И усомнился, что во времена, когда учились в школе мои сыновья, девчонок допустили бы к школьным занятиям в такой одежде. В нынешние
Я по-отцовски потёр рукой нос (смотрел на девчонок оценивающе, будто состоял в жюри конкурса «Стройные ноги»). И тут же наткнулся взглядом (когда перестал пялиться на загорелые девичьи ляжки) на знакомые по старым фотографиям лица братьев Миллеров. Невысокие светловолосые парни стояли сейчас в первом ряду будущих выпускников. Никто из их одноклассников пока и не подозревал, что подростки вскоре станут настоящими знаменитостями. Я едва не ударил себя ладонью по лбу. Тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый год! Как я позабыл?! Ведь сам снимал ролик о похождениях троицы русских немцев!
Валерий и Семён Миллеры (сейчас они ученики десятого «А» класса) — этнические немцы. Восьмого августа тысяча девятьсот восемьдесят пятого года (примерно через одиннадцать месяцев) они вместе с двоюродным братом (тот окончил школу в позапрошлом году, сейчас работал слесарем) захватят самолёт, следовавший из аэропорта Великозаводска транзитом через Краснодар в Сочи. Мужчины ранят из огнестрельного оружия одного члена экипажа и двух пассажиров. Вынудят лётчиков сменить курс и посадить Ан-24 в турецком городе Синопс; где все трое угонщиков сдадутся турецким властям.
Я порылся в памяти. Тут же выудил оттуда ещё несколько подробностей об этой парочке немцев. Родители парней с тысяча девятьсот семьдесят девятого года пытались легально эмигрировать из СССР в ФРГ. Однако не смогли выплатить пошлину («налог на свободу»). Тридцать первого марта тысяча девятьсот восемьдесят первого года отец и мать братьев Миллеров участвовали в демонстрации на Красной площади в Москве (держали транспарант «Мы хотим жить на своей родине в ФРГ») — после того, как ОВИР отказал им в выезде уже пять раз. За что были осуждены на лагерные сроки: девять и пять месяцев.
— Охренеть, — пробормотал я.
— Миша, что ты там увидел? — раздался у самого моего уха голос Зои Каховской.
Я повернулся к девочке. Председатель Совета отряда четвёртого «А» класса выглядела (уже) уставшей (хотя мы только пришли на линейку); на её висках блестели капли пота. Каховская то и дело поправляла банты в волосах (я подозревал, что она не могла смириться с их наличием); размахивала букетом розовых гвоздик, будто веером; прижимала к бедру новенькую сумку с яркой надписью на иностранном языке (точно не на английском). Не заметил, когда Каховская отделилась от толпы одноклассников. Не услышал, когда она подошла ко мне. Я встретился с Зоей взглядом, изобразил удивление. Кивнул в сторону старшеклассниц.
— Видела? — спросил я. — У этих коленки точно неприкрытые. Их не ругают за короткие юбки?
Зоя посмотрела на десятиклассниц (с нескрываемой завистью), фыркнула.
— Конечно, ругают, — сказала Каховская. — И родителей к директору вызывают — старшие девочки мне об этом сами рассказывали. Взрослым ведь нравятся платья до колен — такие, как были в древние времена. Будто они сами никогда не были молодыми.
Дёрнула плечами.
— Хотя я видела мамины фотографии, — сообщила Зоя. — Старые. Школьные. Там она в таких же коротких платьицах, как и эти девочки. И на каблуках! А теперь она меня пытается запихнуть в эти страшные старушечьи наряды. И даже свои духи от меня прячет!
Девочка взглянула на меня — с вызовом.
Ветер пошевелил её бантами и косичками.
— Я в старших классах тоже буду с коротким подолом ходить, — заявила Каховская. — Ноги у меня ровные — стыдиться мне нечего. И пусть ругают меня — на здоровье. Я буду взрослой — как эти девчонки. Вон, посмотри: они и лица подкрасили.
Ткнула в сторону девиц пальцем.
— Видишь, какие тени над глазами у той черноволосой девки? И ведь никто из учителей не требует, чтобы она умылась. Я тоже так буду делать. Вот увидишь. Не собираюсь в пятнадцать лет ходить по школе в длинных юбках, как старое чучело.
Девочка распрямила спину, вскинула подбородок (будто уже вообразила себя старшеклассницей). А мне вдруг вспомнились одноклассницы моего младшего сына — девицы с чёрными ногтями и тёмной губной помадой, в странной бесформенной обуви и мешковатой серой одежде (прятавшей не только колени, но и щиколотки). Сейчас не верилось, что такие школьницы могли существовать. Вообразил в подобном образе Каховскую — вздрогнул. Решил: короткое платьице Зое подойдёт больше, чем «ведьмовская» юбка (короткие юбки смотрелись хорошо на всех девушках).
На площади перед школой притихла музыка (мне показалось, что детские голоса от этого стали громче), прозвучали строгие оклики учителей. Толпы разновозрастных детей пришли в движение — выравнивались в ряды по нарисованным на асфальте белым линиям. Активизировалась и классная руководительница четвёртого «А» класса — немолодая пышнотелая женщина, которой мне предстояло передать купленные на автобусной остановке гладиолусы (Надежда Сергеевна буквально насильно «втюхала» мне этот страшненький букет). «Мишутка, — заявила она. — Так положено».
Я не уточнил у Нади, «кем и куда положено». «Классная» (как мысленно я её обозвал) выстроила нас в соответствии с ростом. Пробежалась по нам взглядом, словно подсчитывала детей «по головам». Сейчас она была не в роли учителя — выполняла обязанности пастуха. Следила, чтобы «овцы» не разбежались и не смешались с соседней «отарой». Женщина мало говорила. Но то и дело дёргала детей за одежду — будто расставляла на полке кукол. Я решил, что без стеснения отдам этой тётке свой страшненький «веник». Пожалел лишь о потраченных на него деньгах (не любил «бросать деньги на ветер»).