Честное пионерское! Часть 3
Шрифт:
Я пожал плечами.
— Так сложились обстоятельства, — сказал я.
— Обстоятельства… — повторил Юрий Фёдорович. — На…фиг такие обстоятельства.
Он схватился за голову, взъерошил на висках волосы.
— Значит, и эта девица тоже… уснёт, — сказал Каховский.
— Эта школьница не уснёт, дядя Юра. Как умрёт Удалова, я знаю в мельчайших подробностях. С Катей вышло именно так, как вы и хотели.
Я сбросил ботинки, вставил ноги в красные тапки.
— Как я и хотел? — переспросил Зоин отец.
— Именно, дядя Юра, — сказал я. — В этот
Глава 11
Я описал Юрию Фёдоровичу всё, что видел и пережил во время сегодняшнего «приступа» (без умалчиваний и преувеличений). Мой рассказ во многом совпал с версией, которую в прошлый раз высказало следствие. И отчасти повторил признательные показания Алексея Чуйкина — те, что Катин брат написал, уже сидя за решёткой. Екатерину Удалову в моём видении действительно убил Чуйкин («тем самым» охотничьим ножом). В просмотренном отрывке из жизни десятиклассницы я не получил информацию о том, когда двоюродный брат явился в Катину квартиру; я не представлял, и как долго Чуйкин там пробыл.
За пару минут «припадка» я стал свидетелем короткого диалога между убийцей и его жертвой. Но присутствовал в квартире Удаловых лишь непосредственно во время самого убийства. Прочувствовал тот же спектр ощущений, который двадцать третьего декабря испытает (возможно) десятиклассница Катя Удалова. То были не лучшие впечатления. И едва ли не самые «яркие» из тех, что я пережил за обе жизни (я не ошибся, когда предположил, что они мне не понравятся). В благодарность за доставленное «удовольствие» теперь я был готов собственноручно оторвать Алексею Чуйкину и руки, и голову.
Но даже там, в видении, боль не заглушила моё удивление. Потому что я никак не ожидал увидеть в квартире Удаловых (во время своего «приступа») Катиного двоюродного брата. Пусть в том, другом прошлом, его и осудили за убийство Екатерины. Но я едва ли не всю сознательную жизнь считал Чуйкина такой же «невинной жертвой милицейского произвола», как и отца. Был уверен, что Алексей оговорил себя, будучи под давлением со стороны милиции. Не верил во все эти «вступил в конфликт», «на почве личной неприязни» и в прочие несуразные фразы из его «признания».
И правильно, что не верил. Потому что никакой «личной неприязни» между преступником и потерпевшей я не заметил. Да и «конфликта» между Екатериной и её братом тоже не было. А случилось хладнокровное убийство. Чуйкин умело и безэмоционально наносил Удаловой удары ножом — будто на тренировке. Катя не ожидала подобного поворота событий. Особого сопротивления не оказала. И даже не позвала на помощь, будто онемела от испуга. Хотя и сопротивлялась — вяло и неумело. Потеряла сознание до того, как Алексей Чуйкин покинул квартиру. Потому я и не представлял, как долго Алексей пробыл у Удаловых.
— Ты намекаешь на то, что это было ограбление? — спросил Юрий Фёдорович.
Каховский сидел около приоткрытого кухонного окна, кутался в кофту от синего «адидасовского» спортивного костюма. Помимо запаха табачного дыма я уловил в воздухе и аромат кофе (в семье Каховских этот напиток пила только Елизавета Павловна — Зоя и её отец предпочитали сладкий чай). «Дядя Юра» то и дело подносил к губам сигарету, затягивался табачным дымом. Он внимательно слушал мой рассказ, редко перебивал. В лицо мне не смотрел — изучал стену над газовой плитой. Подполковник милиции щурил левый глаз (то ли по привычке, то ли из-за клубившегося перед ним дыма).
— Я ни на что не намекаю, дядя Юра, — сказал я. — Только рассказываю, что видел и слышал.
Зоя положила мне на плечи свои ладони (будто успокаивала). Она стояла за моей спиной, прислушивалась к моему рассказу. Я слышал звуки её дыхания, но не видел выражение лица девочки.
— Ты сказал: он потребовал у школьницы деньги, — произнёс Каховский.
Указал на меня дымящейся сигаретой — уронил на столешницу крошки пепла.
— Дядя Юра, это выглядело немного иначе, — ответил я. — Чуйкин сказал, что приехал из Москвы вчера утром. А завтра вечером, двадцать четвёртого числа, уезжает обратно. Заявил, что билеты уже куплены. И у него нет времени на… «долгие уговоры недоверчивых» — так он выразился. Сказал, что спешит…
Я пояснил:
— Чуйкин не требовал отдать ему деньги — он просил их только показать.
Юрий Фёдорович кивнул.
— И девчонка их показала.
Зоин выдох пошевелил на моей макушке волосы.
— Да, — сказал я. — Принесла конверт — пухлый такой, набитый купюрами. Новый, без марок и адресов отправителя и получателя. Потрясла ним у брата перед лицом.
Я изобразил Катин жест — ткнул пустой рукой в сторону Каховского.
— Сколько в нём было денег? — спросил Юрий Фёдорович.
Он скосил взгляд на мою руку.
Я пожал плечами (насколько это позволили сделать всё ещё лежавшие на мне Зоины ладони).
— Много. Несколько тысяч.
Каховский приподнял брови.
— Она взглянула на содержимое конверта мельком, — пояснил я. — Но я увидел там и четвертаки, и полтинники, и сотенные бумажки. А мелочи не заметил: никаких рублей, трояков и пятёрок.
— Там было больше, чем тогда у Локтевой? — спросил Зоин отец.
Я почесал нос. Перед мысленным взором мелькнула перевязанная лентой с синими сердечками пачка советских денег. Моё воображение разместило рядом с ней конверт Удаловой.
— Больше, — сказал я. — Раза в полтора. Наверное.
Задумался.
— Навскидку: да, больше, — повторил я. — Это визуально: я сужу по количеству купюр. К тому же, у Оксаны банкноты тогда были перетянуты лентой — Катины деньги лежали в конверте.
Каховский хмыкнул.
— Она отдала ему деньги, но парень всё равно ударил её ножом? — спросил Юрий Фёдорович.
Я помотал головой.
— Нет, не так. Она принесла конверт. Показала, но не отдала.
Чуть склонил голову.