Честное пионерское! Часть 3
Шрифт:
Каховский щёлкнул пальцем — щелчок прозвучал, будто треск сломанной ветки.
— И к Дмитрию Григорьевичу Лещику я тоже присмотрюсь, — добавил он. — Уж очень… хорошо его кандидатура подходит на роль подозреваемого. Такое редко происходит случайно. Можешь мне поверить, зятёк. Либо, как ты говоришь, на него переводят стрелки, либо…
Юрий Фёдорович сощурил глаз.
— Картину портит только его поездка в Новосибирск. Но если допустить, что алиби Лещика липовое… Тогда вся эта история с девицами смотрится совсем иначе: может и не простой, но вполне понятной и объяснимой. А ваш учитель истории тут же превращается в главного злодея.
Каховский взглянул на меня.
— И если подтвердятся твои слова о месте убийства Терентьевой, — сказал он, — получится совсем уж неприглядная картина,
Юрий Фёдорович хмыкнул
— Выходит, что ваш учитель истории избавился от её тела, — сказал Каховский. — Он убил Нину, или не он — пока это дискуссионный вопрос. Но уже то, что он не вызвал милицию, когда обнаружил труп девчонки, наводит на определённые мысли. Так что к Дмитрию Григорьевичу я внимательно присмотрюсь.
Зоин отец сбавил шаг, а потом и вовсе остановился — рядом с дорожкой (вымощенной крупной квадратной плиткой), что через газон вела к Надиному дому. В квартире Ивановых горел свет: в гостиной. Мне показалось, что в прямоугольнике окна я разглядел человеческий силуэт. Вспомнил, что Надежда Сергеевна сегодня весь вечер была одна. Подумал, что она сейчас переживала в ожидании сына. Надя, наверняка, уже позвонила Солнцевым: узнала, когда я от них ушёл. А может, побеспокоила и Каховских — поговорила с Зоей. «А ведь могла бы просто позвонить мне на мобильный телефон, — подумал я. — Если бы те уже существовали». Прикинул, что в Великозаводске сотовая связь появится лет через двенадцать — не раньше.
Я спросил:
— Дядя Юра, а мне что теперь делать?
Каховский щелчком отправил недокуренную сигарету в кусты, сплюнул в сугроб.
— Уроки учи, Иванов, — ответил Зоин отец. — В дело этих девиц не лезь. И дочь мою держи от него подальше. Узнаю, что не послушался — всыплю тебе ремня. Я не шучу, зятёк. Обязательно всыплю. Кто-то же должен вправить тебе мозги. Пусть и не самым педагогичным способом.
* * *
Юрий Фёдорович показал мне фотографии квартиры Лещика в среду вечером. Он разложил их передо мной на столешнице в точности, как тогда, когда я рассматривал снимки, сделанные в квартирах старшеклассниц. Выжидающе посмотрел мне в лицо. Каховский не пояснил, как именно раздобыл эти фото со слегка расплывчатыми изображениями (сказал, что это не моё дело). Допытываться я не стал — склонился над столом. И без труда опознал на любительских фотографиях ту самую комнату, которую видел во время «приступа». Кровать, стол, плафоны — всё в точности, как в моём видении (вот только страниц повести я на снимках не заметил). Уверенно сообщил Каховскому, что именно в этой комнате уснёт Нина Терентьева.
— Ты уверен, зятёк? — переспросил Юрий Фёдорович.
— Уверен, дядя Юра, — ответил я. — Не сомневайтесь.
* * *
А в четверг шестого декабря я узнал, как и где умрёт Вовчик.
Глава 15
В четверг утром я как обычно сделал в компании Нади зарядку. А за завтраком сообщил Надежде Сергеевне о приглашении Лукина. Я напросился на этот «групповой визит» ещё во вторник. Решил проблему с папиным алиби на воскресенье (на случай, если Каховский всё же не убережёт школьницу): Фрол Прокопьевич позвал мою семью к себе в гости. Мишина мама после моих слов побледнела от волнения; и после недолгих причитаний («неудобно, не может быть, страшно») задумалась над проблемой «что надеть». Она заявила, что сама известит «Витю» о приглашении генерал-майора Лукина. Пробормотала: «Ну не пойдем же мы с пустыми руками…» Отправилась на работу, погрузившись в раздумья. Я проводил Надю до двери. Поцеловал Мишину маму в щёку (вдохнул аромат духов «Рижская сирень»). А четверть часа и сам покинул квартиру: отправился в школу.
Варежки я оставил в карманах куртки (всё никак не мог к ним привыкнуть). И пока не сменил куртку на пальто (дожидался сильных морозов). Не надел я и старую шапку-ушанку из кроличьего меха, которую так расхваливала Надежда Сергеевна — с осени щеголял в красно-синем «петушке». А вот от сапог «дутиков» (Зоя именовала их «луноходами») я не отказался. Надя приобрела две пары такой обуви «по блату» (мне и Павлику Солнцеву) в комиссионке Елизаветы Павловны Каховской. В сравнении со старыми Мишиными ботинками «луноходы» казались лёгкими и удобными, хотя и скользили на льду (что Вовчик и Пашка Солнцев считали скорее достоинством обуви, а не её недостатком). Я не без труда приоткрыл тяжёлую дверь и шагнул на улицу. Тут же зажмурил глаза и вздрогнул: ветер швырнул мне в лицо горсть холодных снежинок.
Снегопад начался ещё вчера вечером. С неба уже затемно повалили не редкие крохотные хрусталики замерзшей воды, а большущие «снежинища» (многие — размером с кукурузные хлопья). Мы с Надей перед сном едва ли не час простояли около окна: любовались снегопадом. Мишина мама держала меня за руку, пальцем указывала на пролетавшие за окном охапки снега. А я вспоминал о том, как наблюдал за этим же снегопадом в прошлой жизни. Смотрел тогда на покрытые снежными шапками деревья и думал… о папе: гадал, радовался ли он в тот день этим снежинкам так же, как и я. Надя вчера не удержалась: позвонила ночью Виктору Егоровичу. Она узнала, что папа с Павликом тоже простояли весь вечер около окна — смотрели на снегопад. А ещё папа очень сожалел, что не наблюдал за снежинками вместе с нами (мне тут же вспомнилось обещание Лукина).
Сугробы во дворе не стали для меня неожиданностью (снег спрятал трещины на асфальте, скрыл проплешины на газонах, припорошил превратившиеся в лёд лужи). А вот морозец, что набросился на мои щёки и нос, не порадовал (я не запомнил, что тогда в этот день заметно похолодало). Я поморгал, привыкая к яркому свету (на первом этаже в подъезде снова «скрутили» лампочку). Взглядом отыскал собравшуюся на углу дома компанию школьников. Вовчик и Солнцев, как обычно, спорили (говорил всё больше рыжий). Зоя стояла в паре шагов от мальчишек, слушала их разговоры без видимого интереса, втягивала голову в дутую куртку: прятала подбородок под воротником. Каховская меня заметила — выпрямила спину, махнула мне рукой. Повернули в мою сторону головы и мальчики, они временно прекратили свои бесконечные споры.
Павлик Солнцев в своём пальто с деревянными пуговицами-бочонками напомнил мне персонажа из фильма о беспризорниках (уж очень нелепо смотрелись старенькие пальто и ушанка в комплекте с «луноходами»). Вовчик, как и я, на зимнюю форму одежды пока не перешёл — щеголял в болоньевой куртке и вязаной шапке. Рыжий не сменил и осенние ботинки на зимние: ему нравилось, как те скользили по поверхностям замёрших луж. А вот Зоя Каховская выглядела, словно современная Снегурочка. На её модную дутую куртку вчера в школе с завистью посматривала даже Света Зотова (не удивлюсь, если у Светы ещё до Нового года появится такая же). Зоины «луноходы» блестели, будто покрытые серебром. В пышном меху её шапки путались снежинки. Дожидавшиеся моего появления школьники, словно по команде, стянули с рук варежки: приготовились пожать мне руки.
Первым делом я поздоровался с Каховской (её пальцы показались мне тёплыми).
Пальцы Паши Солнцева походили на ледышки (в этот раз он опередил своего рыжего конкурента, вслед за Зоей протянул мне руку).
А вот с Вовчиком я поздороваться толком и не сумел.
Потому что едва я прикоснулся к его руке, как увидел перед глазами яркую вспышку.
* * *
Я открыл глаза и первым делом захотел ощупать голову. Но не пошевелился: не сумел — как и всегда в первые секунды после «приступа». Я застонал — почти беззвучно (издать звуки тоже поначалу не вышло). И тут же отметил, что пронзившая висок фантомная боль отступила. Я больше её не ощущал; но хорошо её запомнил (как и звон в ушах — от удара). Сердце в груди уже не колотилось неистово и отчаянно — моё сердце билось спокойно, едва ощутимо. Я вновь обрёл зрение (понял это, когда зажмурился от яркого света). Увидел над собой затянутое серым покрывалом облаков небо, ветви деревьев (наклонившееся под тяжестью снега) и конопатое лицо Вовчика. Вернулись и звуки: услышал голос рыжего мальчика.