ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
Шрифт:
Нурлан набрал побольше воздуха и захохотал, как хохочут негодяи в американских фильмах: ха-ха-ха!
– Да брось ты выламываться!
– попросил Коротун обыкновенным голосом.
– Дело-то ведь серьезное. Уголовное дело. Ты мне, Нурлан, все толком объясни.
Нурлана заело: вспомнили наконец, как его зовут. Коротун разволновался, заговорил вроде бы даже ласково:
– Давай, Нурлан, выкладывай все по правде. Я ж тебе друг.
Нурлан ожесточенно подумал: «Почему вы раньше доброго слова сказать не могли? Теперь что? Какая может быть теперь
– По правде, товарищ майор, ничего не получится.
– Ну смотри, - Коротун обиделся, - тебе же хуже.
– Вы меня не пугайте!
– взорвался Нурлан.
– Я пуганый.
– Вот ты как заговорил?
Нурлана понесло, как легкое семечко степным ветром. Он выложил Коротуну про все свои делишки с Мазитовым.
Майор слушал и все больше мрачнел. Обманулся он, оказывается, в этом мальчишке. Думал, душа у него светлая, сердце отзывчивое. А на поверку - дрянной человечишка, мозгляк и трус.
Коротун так и выложил Нурлану:
– За все за это не могу я тебя уважать. Трус ты и предатель. Человек, не имеющий понятия о чести и совести.
У Нурлана враз заныли все зубы: «Скука зеленая! Чего я с ним в откровенность залез? Какая мне нужда Сашку защищать?»
– С таким, как ты, на фронте, - пилил майор, - с таким пропадешь. Да я тебе никогда руки не подам.
Нурлан подскочил, ударился башкой в брезент:
– Надоело! Выпустите меня!
Но из «газика» с заднего сиденья сам не уйдешь - надо, чтобы вылез сидящий впереди.
– Ты старшего выслушай. Для пользы твоей говорится. Можешь не беспокоиться, в городок к нам не увезу. Высадим в поселке.
– Да плевал я!..
Он в самом деле дурак с длинным языком: нашел у кого искать поддержки, сочувствия, хотя бы желания выслушать, понять!
На краю поселка шофер притормозил. Майор не шевельнулся на переднем сиденье. Шофер вылез:
– Давай, парень, вытряхивайся!
– Мерси вас! Гуд бай! Чао!
– Нурлан решительно пошагал в интернат. Ух и расскажет он сейчас там такие ужасы, что у всех глаза на лоб повылазят!
Издали Еркин увидел: в окне горит свет, из трубы курится дымок. Наверное, Исабек хозяйничает. Чайник сообразил вскипятить, лепешек напек по-казахски на сухой сковородке. Еркин почувствовал: зверски жрать хочется. В доме Отарбека кусок в горло не шел, а утро, когда с Колькой наскоро пожевали холодной баранины, отошло в дальнюю даль.
Ну и день… Пролетел быстро, а оглянись - сколько в него вместилось!
Дурацкая догадка стукнула: а что, если там отогреваются ее брат и Салман? Вспомнил: дарил ее брату камчу. Вспомнил светлые, русские, незнающие, как у аульных ребят, глаза: «Мы с тобой та-мыры?» Ее брат мог прийти сюда, Салман не мог, а Витя мог. Он обычаи знает. И доверчивый. Еркин наконец понял, какой Витя: доверчивый.
Еркин теперь ясно видел Витю в своей будущей жизни. Ехал на вездеходе по степи к горам, встретил очкарика, ставящего мудреные приборы у сусличьих нор, и сразу узнал Витю, хотя не виделись столько лет. Ее брат оглянулся и сказал: «Слушай, Еркин, синяя птица уже прилетела из Индии. Пора сеять в степи кормовые кактусы».
Еркин толкнул дверь и вошел.
Глянули доверчивые глаза, но не Витькины. За столом сидела Шолпан. Как сюда попала? Еркин знал: просто пришла, как все делает и говорит - просто.
Он сел у порога, стянул сапоги:
– Не нашли.
Она прошла к порогу, взяла сапоги, поставила к печке:
– Тетя Наскет гуляш с макаронами дала для тебя. Есть хочешь?
– Хочу.
Он ел со сковородки жадно, давился. Шолпан поставила на стол горячий чайник, села напротив. Он тянул чай, шумно отдувался.
– Мазитова теперь из школы исключат, - рассказывала Шолпан.
– У него отца посадили - теперь Мазитова примут в колонию. Гавриловна говорит, ему в колонии будет лучше.
– Всем будет лучше.
– Еркин подпер кулаками сонную тяжелую голову.
– Сауле к ней ходила. Чтобы Мазитова не исключали. А то получилось - из-за Саулешки.
Еркин не понял: почему Саулешка ходила к Гавриловне просить за Мазитова - почему Саулешка, а не Маша?
Ему казалось: сегодняшний день переполнился, пошел расплескивать - побежало из переполненного дня, как из казана в огонь, задымило мокрыми угольками.
Он не видел: Шолпан натянула плюшевое пальтишко, накрылась большим платком. Дверь в холодную ночь приотворилась чуть-чуть - и не пройти человеку. Может, не Шолпан выскользнула из старой садвакасовской землянки, а дух прежней здешней хозяйки: ее платья лежат в кованом сундуке, ее камзол, пряжки, браслеты… Все впору Шолпан, и она не ушла - она здесь?
Салман осторожно приподнял край матраца, в уши ворвался грохот. Грузовик ехал по городской улице. Тут не соскочишь - людей табун.
С грузовика он изловчился смыться в тихом месте. Шофер зашел в дом, а позади, в проулке, никого. Салман успел выползти из-под матрацев, перевалился через борт - мотор взревел, за грузовиком захлопнулись глухие ворота.
Салман пошел на шум большой улицы. Впервые увидел не в кино трамваи, троллейбусы, но не жадничал глазами: еще насмотрится разных городов, а теперь нельзя терять времени.
Выбрал старуху на вид подобрее:
– Бабушка, помогите больницу найти.
– Тебе какую? Детскую?
– Ну!
– Салман мотнул головой. Не ошибся он в старухе. Сам не догадался бы про детскую спросить.
– Три квартала пройдешь, повернешь налево…
Больничная проходная для Салмана не загадка. Она для того поставлена, чтобы не впускать и не выпускать. Но кто умеет - пройдет. Или сторожа перехитрит, или «подмажет», чтобы ворота не скрипели.
У проходной толклись женщины с узелками, банками, бутылочками. Неумехи. Салман мимо них шустро сунулся в дверь - будто он свой, здешний. Уже во двор проскочил, но вдруг цапнули за ворот: