ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
Шрифт:
– Я в Москву напишу, в правительство. Пусть вынесут постановление: чабанам продавать козел-машины!
– Опять ты, старый умный человек, за свое озорство взялся!
– Не хочешь, чтобы я в Москву писал? А я буду писать! Время подойдет - напишу. Рано пока. Нет у государства - зачем просить зря. Себе обида. Государству перед чабаном стыдно. Работает старик, а не продают старику за деньги, что ему надо. Мой мальчишка мне русскую сказку читал. Одному старику служила волшебная рыба.
– Мусеке насмешливо покосился на Степанова: послушай про золотую рыбку!
– Старик у нее ничего не просил, ему надо - он заработает. Старуха дом просила - рыба дала дом. Шубу просила - бери шубу. Нахальная старуха. Совесть потеряла, приказывает: молодой
– Значит, и швейная машина развалилась?
– переспросил председатель райисполкома.
– Значит, так и написано в сказке Александра Сергеевича Пушкина?
Мусеке прикрыл хитрые глаза:
– Пошкин? Правильно. Сказка Пошкина. Мой мальчишка читал. Не Еркин, нет… - трясясь от смеха, он показал на академика, - вот мальчишка… Я помню сказку, не забыл…
– С вами не соскучишься, Мусеке!
– ворчал председатель, залезая в машину.
Садвакасов тихо смеялся: да, с отцом не соскучишься.
В знакомых алма-атинских семьях он видел неслышных, как тени, стариков и старух, взятых детьми из аула в город, чтобы дожили свои годы ухоженными и присмотренными. Хотел бы он для отца той же участи?
Садвакасов не мог считать себя плохим сыном. Он - казах, а у казахов нет плохих сыновей, как нет и брошенных стариков, хлопочущих по судам насчет алиментов с родных детей. Кенжегали знал: его отец, давший жизнь стольким удачливым и обеспеченным Садвакасовым, живущим в современных комфортабельных квартирах, будет до конца своих дней гонять отару по степи с летних пастбищ на зимние, с зимних на летние. Но кто же заменит при отце Еркина, которому надо учиться дальше?
Он перебирал в памяти аульную родню: кто?
…Еркин слез с отцовской приземистой лошаденки, подошел к старшему брату. С ним приехал на дорогом породистом коне широкий в плечах табунщик.
– Агай, - Еркин обратился к старшему брату, как положено у казахов, - агай, это Исаб #233;к.
Исабек казался на вид взрослым семейным мужчиной, но ему было только восемнадцать лет; он работал помощником у своего отца, дальнего родича Садвакасовых. Кенжегали вспомнил, как много лет назад приезжал в Чупчи и видел у юрты родича туповатого малыша, почти не умеющего говорить в свои три года. Позднее развитие речи, а значит, и ума случалось у детишек, растущих в юрте чабана без игр с ровесниками и общения с людьми. Поговорив теперь с Исабеком, Садвакасов пришел к выводу: очень неразвит, очень… Он все с большим практическим интересом приглядывался к плечистому парню: вот и помощник отцу взамен Еркина.
Обласканный знаменитым родичем, Исабек ускакал, не помня себя от радости.
В степи темнело, резче потянуло запахами сгрудившейся на ночь отары. Мусеке в длинном тулупе вышел из юрты, легко вскочил в седло, потрусил в степь: вечный всадник с сойлом* в руках, полы тулупа прикрывают лошадиный круп.
* Пастушья палка.
– В Нью-Йорке к нам подходил несчастный человек. Русский. Эмигрант. Спрашивал, нет ли у нас с собой горстки земли с родины. Он хотел отнести русскую землю на могилу матери. Я подумал, что наш кочевой народ не придавал земле такого символического значения. Священной считали землю аллаха. По старинной легенде, чтобы напомнить казаху о родине, ему послали емшан - степную полынь. Сейчас люди всё больше интересуются древними обычаями, жизнью предков. Один мой институтский товарищ - он теперь большое начальство - ездил к себе в аул, привез дедово седло, повесил в кабинете. Финская мебель, африканские маски, чешский хрусталь, дедово седло… Это уже не обычай. Это - другое. Интерьер.
– Кенжегали говорил медленно, словно и не с Еркином - с самим собой. И сам себя перебил: - Мы с тобой давно не виделись. Ты вырос… - Это были верные, но пустые слова.
– Как отец? Не болеет?
– Шишка весной распухла на ноге. Сак #233;н Мамутович вырезал.
– Почему не повезли отца в Алма-Ату?
– Доспаев сказал, что никого беспокоить не надо.
– Ты тоже упрямый? Как и отец?
– Не знаю.
– А как вон та звезда называется, знаешь?
– Пастуший кол!
– с вызовом ответил младший.
– Другое название есть: Полярная звезда. Пастуший кол верней. Все звезды ходят по кругу. Кол всегда на месте, две лошади к нему привязаны.
В небе вызвездило по-степному: негусто, неярко.
– Смотрите, агай!
– обрадовался Еркин.
– Вон спутник летит!
Меж россыпи звезд торопилась одна, ничем не отличимая, кроме движения.
– Агай, вы бывали в Байконуре?
– Я знаю тот Байконур, где шахты. Старый - там до революции англичане хозяйничали. А космодром только так называется. Он от старого Байконура далеко, и туда никого не пускают.
– А-а… - протянул Еркин.
– Я вижу, отец водит дружбу с этими, из военного городка.
– Полковник Степанов часто приезжает. Интересуется, какая юрта у чабана, какая работа. Сказал отцу: дороги надо строить в степи. Первое условие цивилизации.
– Еще что советовал?
– Кенжегали чувствовал: Еркин заговорил о чем-то для него важном.
– Не понимает, зачем нужен в животноводстве зимний отгон. Несовременный метод хозяйствования. Запасти кормов на всю зиму - не понадобится чабану гонять овец по снегу, мерзнуть на ветру.
– Что ему отец ответил?
– Кенжегали неожиданно ощутил: его задевает за живое.
– Спасибо сказал за добрый совет. Как будем выполнять, сказал, не знаю. Ученые зоотехники норму придумали такую - одна овца на двадцать гектаров. Кто скажет - много, кто скажет - мало. Трава бывает густая, бывает совсем плешивая.
– В голосе Еркина старший брат слышал отцовские интонации.
– Овца ходит, траву щиплет. Густую, плешивую - какая есть. Другой работы овца не делает. Утром щиплет, днем щиплет, вечером щиплет - целый день. Отпуска у председателя не просит, зубы на ремонт не ставит, запасных частей овце не надо. Сама не заметила - двадцать гектаров за год выщипала. Кто за нее так сделает? Кто двадцать гектаров плешивой травы машиной ощиплет? Кто в кошару принесет?.. Так отец Степанову объяснил. Полковник смеялся: век живи - век учись…
– Я вижу, ты и сам много думаешь о том, как дальше жить чабанам?
– осторожно спросил Кенжегали.
– Все чабаны думают дальше жить. Встречаются на зимовке, на джайляу. Ребят много - все с отцами работают. Ночью соберемся, разговариваем. Сказки старые вспоминаем… Отчего на луну долго глядеть нельзя? Если луна успеет сосчитать твои ресницы - ты умрешь. Сидим, рассуждаем. Спутник увидим - начнем про космос говорить, тоже интересно. Однако сколько о небе ни говори - все равно на землю вернешься. Спорим, красиво ли станет на земле, если всюду поля распашут, сады вырастят? Или, может быть, разная природа нужна: степи, пески, озера горькие. Волк тоже нужен, гюрза, каракурт… Сайгак нужен, а он здесь живет, где пески и озера горькие… Заяц… Песчаный или русак… Раньше у нас в степи только песчаный водился. Теперь русак пришел. Кудайбергенов-старик увидел - не поверил. Я тоже русака видел. Он сюда с запада идет. Ученые подсчитали: за год продвигается на сто километров. Нравится русаку наша степь.
– Интересуешься экологией? Перспективная наука. Будешь первым Садвакасовым, который поступит на биофак.
Еркин упрямо мотнул головой:
– Я хочу остаться здесь.
– Несерьезный разговор! Зачем человеку с твоими способностями идти дедовой дорогой? Выбрось из головы традиции рода, преемственность и все прочее из старого сгнившего сундука. Твое поколение должно выбирать свой путь. Думать о будущем, а не о прошлом. Видеть весь мир, а не только свой аул.
– Кенжегали чувствовал, что младший брат весь сжался.