Четверо из России
Шрифт:
– На абордаж!
Торопливо гребя веслами, гитлерюгенды погнались за нами. Белка испуганно шептала:
– Вася, да ты что? Улепетывай от них!
Дело принимало нешуточный оборот. Самое главное – я боялся за Димку, не умевшего плавать, и за Левку, который приподнялся на руках и смотрел на шалопаев из гитлерюгенда, как на дьяволов. Димка был бледен, но глаза его сверкали.
Я изготовился и ждал. Молодчики гребли, перебрасывая весла из стороны в сторону. Наконец им удалось направить лодку кормой на нас, я уже видел злобные ухмыляющиеся рожи, когда Димка с силой толкнул
Мы отъехали уже далеко, а гитлерюгенды все еще купались. Внезапный хохот разобрал нас. Мы уподобились стае гусей, которая, встревоженная чем-нибудь, неистово гогочет и хлопает крыльями.
Вдали, справа от нас, дымили трубы какого-то большого города. Я сверился со схемой и решил, что мы доехали до города Косьцян. Значит, скоро две реки сольются, потом будет автодорожный мост и, наконец, очень опасный, все время тщательно охраняемый, – железнодорожный мост на линии Бреславль – Познань. Около него на схеме Отто начертил крест, что значит: «опасно».
– Устал, Димка? – спросил я. Он молча кивнул.
Я тоже страшно устал. Болели спина и предплечье, избитые и истерзанные в кровь руки были, как деревянные, и стоило большого труда сжимать ими весло. Поэтому мы выбрали подходящее сухое место на берегу, решив остановиться на ночевку. Солнце еще не зашло, и в Косьцяне светилась какая-то крыша – не то собора, не то кирхи.
Когда мы вытащили на берег лодку, ко мне подошла Белка и шепнула:
– А есть сегодня нечего… Остался лишь малюсенький кусочек хлеба и кусок сыра.
– Да… Что же мы будем есть завтра? Белка пожала плечами.
– Ты кипяти чай, а мы с Димкой попробуем половить рыбу. Может, повезет…
Мы накопали недалеко от берега больших жирных червей, и я подумал о том, как готовят их китайцы. Может, они едят их просто так? Посолят и едят. Я взял одного прекрасного, жирного, отливающего синим, червя и поднес ко рту. Но тут же бросил в сторону.
Мы уселись на берегу и стали ждать поклевки. Глаза слипались, невозможно было следить за поплавками на вспыхнувшей вечерней зарей воде.
Меня кто-то дернул. Я поднял голову, узнал Белку.
– Много наудил во сне? – со смехом спрашивала она.
Я увидел, что солнце давно село. Димка, скорчившись, спал над удочкой.
Жалкий улов – двух небольших плотвичек и окунька – я отдал Белке. И только потянул удочку, чтобы уходить с реки, как у меня что-то забилось на леске. Налим! Ура! Большой налим весом в полкилограмма!
Мы подошли к Дубленой Коже. Он, бедняга, спал до того крепко, что едва удалось разбудить его. У Дубленой Кожи на кукане, оказались четыре плотвички да два небольших налима…
– Эх, картошечки бы сюда! – со вздохом проговорила Белка, кладя очищенную рыбу в котелок.
– А я знаю, где можно взять картошку…
Не успел я ответить, как Димка растворился в темноте.
Через полчаса, показавшиеся нам
Хорошо поужинав, мы уснули там, где сидели. А на утро пораньше, когда еще только-только различались клубы дыма над Косьцяном, двинулись в путь.
Река продолжала жить своей жизнью. В голубой выси курлыкали журавли, отправляясь, подобно нам, в далекий путь. Белые бабочки то и дело пересекали реку. У отмелей что есть силы верещали кулики. Иногда над головой поднималась скола и летела, высматривая добычу.
Река делалась все оживленнее. Носились взад и вперед катера и моторные лодки, и при виде каждой сердца наши замирали. Но никому не было дела до каких-то мальчишек. Мы миновали ответвившийся влево приток и вскоре увидели, что через реку проходит мост. Это и был, наверно, автодорожный мост. По нему нескончаемой вереницей шли автомашины, и единственный полицейский еле успевал пропускать их. Мы въехали под мост и, подгоняемые страхом, быстро удалились от него.
Вечерело. Солнце закатывалось, и в его последних лучах сверкали рыжие волосы Белки. Она сидела на корме, как богиня, и вокруг ее головы вспыхивал нимб.
– Где мы будем ночевать? – оглядывала Белка голые берега.
– Надо еще миновать железнодорожный мост, – сказал я, помня слова Отто. – А там должна быть охрана… Придется подождать сумерек.
Вскоре мы увидели, что река входит в небольшой городок. За ним виднелся мост, изогнутый в виде двух кошек, приготовившихся драться.
– Давай, Димка, грести тише. Пусть немного стемнеет…
Город притаился. Не было видно ни огонька, лишь изредка вспыхивали прямоугольники света – кто-то входил или выходил из дверей. Мы положили весла, и нашу лодку чуть покачивало течением. Изредка слышался лай собак. На берегу какая-то женщина крикнула по-немецки:
– Марта, ты не дашь мне немного соли?
Потом все стихло. Возник ещё один прямоугольник света, и тот же голос проговорил:
– Спасибо, Марта… А то завтра я пойду раным-рано…
На нас надвигалась черная громадина моста, мы видели – с края его под мерцающим синим огоньком стоял часовой. Он вглядывался в ночную темь и прислушивался. Прямо под часовым два синих фонарика едва освещали гладь реки. Откуда-то издалека до нас донесся еле слышный шум самолетов. Он приближался. Мы видели, как беспокойно метался часовой. Подбежав к телефонному аппарату, он что-то начал говорить. Вдруг, наверное, заметив нашу лодку, крикнул:
– Хальт!
В это время рев самолетов сделался невыносимым, и над мостом загрохотали взрывы. Я стал грести сильнее, и мы проскочили под каменными арками.
Мы удирали, что есть силы, к Варте…
У ФАШИСТСКОГО ВРАЧА
– Проклятье! Довольно, чертов лекарь! – воскликнул он. – По вашему лицу я вижу ясно, что песенка моя спета.
Варта встретила нас темью и шорохом волн. Мы повернули вправо и, не зная куда, гребли, гребли…