Четвертая Беты
Шрифт:
— Чем-то? Или кем-то?
— Иногда и кем-то.
— Нет! Нет, будь я проклят! Я не признаю такой цели, которая заставляет убивать лучших людей — умных, талантливых, честных. Никакое могучее государство, никакие великие свершения не заменят мне лично одного мизинца погубленного вами Вениты, не возместят ни одного мазка на его сожженных вами полотнах… О Создатель! Схватить Вениту, бросить в тюрьму, из которой не выходят, фактически убить! Предать огню «Апофеоз»! — Он несколько картинно воздел руки к небу, и Дан подумал, что в его поведении, вообще в этом диалоге есть элемент игры на публику. Впрочем, кажется, такова бакнианская манера, чрезмерная пафосность, даже театральность…
Маран сделал движение, словно хотел что-то сказать, но огляделся вокруг и промолчал. Поэт смотрел на него испытующе.
— Что же ты молчишь? Продолжай отстаивать своего Изия!
— Он не мой, — возразил Маран сухо. — Я люблю его не больше, чем ты.
— Однако служишь ему.
— Не ему.
— Уж не идее ли? Нет, дорогой друг, ты служишь именно Изию. Ты такой же раб, как те, кого ты помогаешь держать в рабском состоянии. А я не раб, понимаешь ты, не раб, и делать из себя раба не позволю.
— Никто не делает из тебя раба. Ты свободен, живешь, где хочешь, ездишь, куда хочешь, зарабатываешь на жизнь, как хочешь…
— Но мне нужно другое. Я должен думать, что хочу, говорить, что думаю, петь, где хочу и о чем хочу.
— Потому-то ты и опасен для государства.
— Тогда арестуй меня. Отдай под суд, казни, наконец. Или ты боишься, что это не сойдет вам с рук, я слишком известен?
— Ты переоцениваешь себя. Да, тебя знают и любят, но кто ты по сравнению с Изием, Лигой и Бакнией? Так что прежде чем говорить, что думаешь, и петь, где и о чем хочешь, давай себе иногда труд представить возможные последствия.
— Не то мой товарищ по детским играм и юношеским подвигам принесет меня в жертву своим идеалам… возможно, даже оплачет меня и, облегчив душу, запретит мои стихи и песни.
— Можешь думать обо мне все, что тебе угодно, но только наше прошлое… Нет, не только прошлое, признаюсь, Поэт, я люблю твои песни, более того, я люблю тебя самого и до сих пор заслонял тебя от Изия и прочих. Но может настать день…
— …когда ты отойдешь в сторону и предоставишь меня моей судьбе.
— Не обязательно. Меня могут просто отодвинуть. Я не всесилен.
— И когда же этот день настанет? Или он уже настал?
— Еще нет. Но это мое предупреждение может оказаться последним. Прощай, Поэт.
— Прощай, Маран.
— Да, позволь мне сказать пару слов наедине твоему другу.
Он кивнул Дану.
— Можно тебя на минуту?
— Конечно, — ответил удивленный Дан.
Они вышли на пустую улицу. На небе сияли две полные луны, было необычайно светло, улица просматривалась на всю длину, и Дан внимательно оглядел ее.
— Ищешь моих людей? — догадался Маран. — Не трудись. Я же сказал, что пришел один. Я знал, где вы прячетесь, уже через несколько часов после вашего побега, так что… сам понимаешь. Арестовывать вас я не собираюсь, напротив, у меня есть к тебе предложение.
Дан сделал нетерпеливый жест.
— Погоди отказываться. Сначала выслушай меня.
— Ну?
— Меня не интересует, кто ты и откуда. Меня не интересует, как ты попал в компанию Поэта и что ты в ней делаешь. Меня не интересует твоя жена или подружка — не знаю, кто она тебе. А интересует меня одно: прием, которым ты уложил двух моих парней.
— Нет.
— Что — нет?
— Я не могу обучить тебя или кого бы то ни было этим приемам.
— Не можешь или не хочешь?
— Не могу. Те, кто владеет этой борьбой, объединены… как бы это?
— В лигу, что ли?
— Вроде того. Вступая в нее, каждый дает клятву не обучать этому искусству никого без разрешения остальных. Так что не могу. Да и не хочу, если говорить откровенно.
— Жаль.
— Что, хочешь меня заставить?
— Заставить? Нет. Уговорить — пожалуй.
Дан насмешливо улыбнулся.
— А ты не улыбайся. Как ты думаешь, зачем мне это нужно?
— Невелика хитрость.
— И все-таки?
— Издеваешься? Ладно. Естественно, для того, чтобы твоих парней никто не мог одолеть.
— Моих парней и так никто не может одолеть. Они вооружены автоматами, а гражданским лицам ношение оружия запрещено.
Дан был озадачен.
— А зачем тогда?
— А вот как раз затем. Чтоб они меньше пользовались автоматами. У вооруженного человека искаженное видение действительности. При малейшем сопротивлении, при первом неосторожном движении они пускают автоматы в ход. А потом поди докопайся, что там было и как. Вот если б они умели драться, как ты, я приказал бы забрать у них оружие. А ты сразу — нет.
Дан промолчал.
— Я тебя не тороплю. Подумай. И если надумаешь, приходи в Крепость. Скажешь на входе, что я тебя жду, и тебя проведут ко мне.
— А если не надумаю?
Маран понял смысл вопроса.
— Не надумаешь — не приходи. Тебя никто не тронет.
— Меня?
— И твою жену тоже. Слово Марана. Прощай.
— Прощай.
Когда Дан вернулся в подвальчик, Ника вскочила.
— Дани! — ей хотелось броситься ему на шею, но она удержалась и только быстро провела ладонью по его щеке.
— Я боялась, что ты не вернешься. Правда, Поэт уверял, что Маран — человек слова.
— Он действительно человек слова, — мрачно сказал Поэт, — и это не единственное его достоинство. Обидно, что он полез в это дерьмо.
— И вам не интересно знать, что он мне говорил? — полюбопытствовал Дан, садясь.
— Какое мне дело до чужих секретов? — ответил Поэт равнодушно. Дор поддержал его кивком головы. — Лучше допьем тийну Марана. Вряд ли он еще раз надумает угощать нас. Хотя что думает Маран, известно одному Создателю.