Четвертый кодекс
Шрифт:
– Зачем ты здесь? – прорычал Федор.
– Я пришел к мальчику, - ответил незнакомец.
Голос его был сильным, но монотонным, словно вещал покойник. И по-прежнему раздавался отовсюду, хотя был не настолько устрашающим, как у Орла – все-таки, в нем угадывалось нечто человеческое.
– Ты хочешь забрать его?
Федор выставил пальму. Он не мог отдать мальчишку – иначе, какой же он шаман…
– Я хочу только поговорить с ним, - бесстрастно ответил противник, но тоже взмахнул палицей, приготовившись к броску.
– Нет! – заревел
Его удар был мощным и беспощадным. Пальма должна была прошить противника насквозь. Но – не прошила. Тот отскочил, одновременно взмахнув своим оружием. Федора словно могучий порыв ветра отбросил.
– Нам незачем драться, - произнес незнакомец. – Я поговорю с ним, а потом уйду.
– Ты хочешь его забрать! А я не дам! – крикнул Федор, вновь атакуя.
На сей раз пальма проткнула плечо чужого, хлынула кровь. Она так же, как кровь Федора, лохмотьями висла в здешнем невероятном пространстве, но была не красной, а иссиня-черной.
Похоже, противник начал свирепеть. Он схватился за рану. Сила перестала истекать.
Поглядев на Федора еще более сузившимися глазами, он прошипел:
– Я сильнее. Тебе не выстоять.
Федор и сам знал это – он до того потерял слишком много силы. Кроме того, был стар, утомлен и напуган Дябдаром. Но он почему-то обязан был продолжать сражение. Сам не зная почему, был уверен, что от этого никуда не уйти, иначе все будет очень плохо.
Он вновь атаковал, пытаясь на сей раз разрубить противника. И тут пальма в его руках обратилась в совершенно неожиданный предмет. Народ Федора называл его локоптын и вешал на нем жертвы духам. А луча называли его кирэс, и на нем висел их Бог.
Федор, хоть и был крещен заезжим попом, до сих пор не понимал, как это Бога можно повесить на дерево и убить. И почему он после этого Бог. Он чувствовал важность этих обстоятельств, но они были для него непостижимы.
И он никогда не видел русского Бога в своих скитаниях по верхнему и нижнему миру. Хотя других богов видел немало – и не только богов эвенков, но и многих других, о которых порой и не слыхал.
Но теперь в руках его – может быть, в самом важном поединке за всю его жизнь – был кирэс вместо оружия. И Федор ударил противника им.
Тот страшно закричал. Его крик пронесся по всем мирам, и духи с богами вновь сжались от ужаса. Лицо чужого исказилось от безумной ненависти. Кирэс вошел в его тело, и оно начало распадаться.
Федора переполнило злобное торжество победителя. Он глумливо расхохотался и поднял кирэс для еще одного удара. Но тот снова обратился в пальму, которая вдобавок переломилась посередине.
А распадающийся противник, бившийся в конвульсиях, взмахнул своей палицей – и просто перерубил Федора.
Треть тела шамана с головой, плечом и рукой, все еще сжимающей сломанное древко, плавно отделилась от остального и поднялась. Хлынувшие потоки крови заполнили собой пространство, подобно чудовищным гирляндам – так густо, что Федор, с удивлением разглядывавший свой обрубок внизу, больше не видел своего противника.
Федор вдруг оказался в безграничной заснеженной тундре. Теперь он был здоров, не ранен и предстал в своем обличии среднего мира – невысокого худощавого старика с морщинистым лицом, большим лбом и пронзительным взглядом из-под густых сросшихся бровей. Он стоял, кутаясь в старый плащ, выменянный у русского геолога за пыжиковую шкуру. Распущенные длинные седые волосы бились по ветру.
Он пребывал посередине бесконечной пустыни и понятия не имел, что делать. Стоял страшный холод – Федор был привычен ко всяким морозам, но такого не испытывал никогда. Его волосы очень быстро заиндевели и образовали над его головой что-то вроде прозрачной переливающейся короны.
Он очень хорошо знал, куда попал – в загробный мир буни, возврата откуда нет и быть не может.
Федора охватило отчаянье.
Издалека донеслось побрякивание бубенца – кто-то ехал на олене. Федор до боли вглядывался в белую равнину, но не замечал никого – хотя бряцание становилось все ближе.
Вот оно, казалось, заполонило все вокруг, и Федор понял, что едет какой-то могущественный и, может быть, опасный дух. А то и бог.
Грохот был совсем близко, Федор слышал уже и храпы оленя – очень сильного молодого оленя. Но по-прежнему не видел никого.
И тут на него накатило понимание, что он никого и не увидит, что для него, шамана в девятом колене Федора Копенкина, зрелище это запретно. Но понимание это было почему-то мирным и радостным. Неожиданно сам для себя Федор упал на колени и опустил голову в снег.
Мимо промчался олень – шаман ясно слышал это. Некий порыв все же заставил его поднять лицо. И снова поспешно опустить и стоять на коленях до тех пор, пока бряцание бубенца не растаяло в снежных далях.
Но он на всю недолгую оставшуюся жизнь запомнил, что увидел он за тот краткий миг.
На него смотрел Сэвеки. Сэвеки был русским Богом – таким, каким его рисовали на иконах, висевших в церквах. Лицо Бога было спокойным и мирным. Федор ясно почувствовал, что Бог знает про него все, и будет судить его за все, что сделал он в своей странной жизни. Но произойдет это еще не сейчас.
Бог прямо сидел на олене и, казалось, быстрый ход зверя нисколько не влиял на Него. А в руках Его была маленькая трепещущая птичка, и Федор знал, кто она.
– Сэвеки Иисус Христос на оленчике везет душу мальчика обратно, - прошептал Федор и очнулся лежащим на земляном полу своего шаманского чума.
– Вставай, все самое интересное проспал, - расталкивал тоже приходящего в себя мальчика старый ученый луча. – Говорил же – не жри ты эти мухоморы.
Диким взглядом посмотрел Федор на уходящих из чума гостей, а потом пал в черную бездну безмолвия. Помощники, привыкшие к его обморокам после камлания, не беспокоили его до вечера. Потом все же забеспокоились и вернулись в чум. Федор был без сознания, стонал и метался. В таком состоянии он провел весь следующий день, очнувшись лишь к вечеру.