Четвертый кодекс
Шрифт:
До того, как он подойдет к сеноту, ЕВК должен был совершить нечто очень важное. Время на это еще было. Отойдя на полсотни шагов от тайника, он собрал валежник и развел небольшой костер. Присел, вытащил из-за пазухи заветный пенал, раскрыл и извлек кодекс.
В рваном свете от язычков пламени причудливые фигурки на ветхой коже, казалось, двигались. Они подпрыгивали, качали головами, глумливо вываливали языки. Он не лгал Илоне, говоря, что ключ к расшифровке ему дали картинки – и они тоже, конечно. И алфавит Ланды, который просто надо было правильно использовать. Дело пошло, когда он
Но все равно на расшифровку первых слов ушло много лет. Это была кропотливая, почти бухгалтерская работа: чтобы зафиксировать значение того или иного знака, нужно было найти его в нескольких местах и получить осмысленные фразы. Да еще с условием, что знак читается одинаково.
Постепенно он понял, что слово «че» означает «дерево», а «чель» - «радуга», и что это имя богини Иш-Чель. Тут как раз и помогли картинки – было известно, что эта богиня плодородия традиционно изображалась сидящей с кроликом на коленях в обрамлении абстрактного символа луны… Но всего этого было мало – в конце концов, отдельные слова прочитали и его предшественники. Нужно было, например, овладеть шрифтом и индивидуальным почерком писцов майя – вариантов написания иероглифов было много. Надо было разделить корни и остальные части слов, а затем проанализировать, насколько часто повторяются и как сочетаются знаки. И еще много чего надо было сделать.
За это время в жизни Евгения изменилось многое – умерли родители, их питерскую квартиру пришлось разменять. Он получил однокомнатную в новостройке, но не любил ее и предпочитал жить в крохотной каморке, выделенной ему Музеем этнографии народов СССР, куда его устроил Столяров после окончания университета.
Работа у него там была не пыльная… вернее, как раз пыльная, но легкая – в основном он выбивал коллекционные туркменские ковры. Это занимало примерно полчаса. Все остальное время сидел в своей каморке и работал над текстом. И пил – он давно уже обнаружил, что алкоголь помогает думать и решил, что такое чудесное свойство перевешивает весь вред, который он может принести. Ну и расслабляла его водка, что при напряжении, в котором он пребывал многие годы, было великим благом.
Частенько к нему присоединялся за бутылкой старший научный Лев – тоже пристроенный в музей на малообременительную должность ради того, чтобы иметь жилье и возможность для научной работы. Он был сыном очень известных поэтов, отец расстрелян в 20-х за контрреволюцию, а на мать как раз в это время обрушилась вся тяжесть неудовольствия советской власти. И сам Лев недавно освободился из лагерей. Вернуться в Питер ему помог фиктивный (а может, не совсем фиктивный) брак с одной влиятельной в музейном мире дамой.
Несмотря на то, что Лев был значительно старше Женьки, общались они вполне по-приятельски, порой усиживая за вечер не две и не три бутылочки. Евгению нравилась образная речь друга и его потрясающая эрудиция в истории и географии. У Льва были интересные идеи по поводу возникновения и развития этносов – Евгений с ним порой соглашался, а порой яростно спорил. В полутемной каморке космами висел дым крепких сигарет Льва, папирос Евгения и алкогольные миазмы, частенько звучали непечатные фразы. Теперь ЕВК думал, что это было самое счастливое время в его жизни.
Правда, Лев вскоре ушел из его жизни – был в очередной раз арестован и посажен, на сей раз в порядке идеологической кампании против его матушки. После освобождения он вернулся в Ленинград, несколько раз они с Кромлехом мельком виделись, но дружбу не возобновили.
И именно Лев догадался о значении самой важной майяской фразы в жизни ЕВК. Во время очередных посиделок в каморке Евгений показал другу перевод слов из СВОЕГО кодекса, который он уж начал немного понимать. Конечно, он не сказал, откуда взял эту фразу, лишь выложил на стол бумажку, на которой записал расшифрованные слова, по отдельности совершенно ясные, но общий смысл которых ставил в тупик: «Знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг». В кодексе это выражение повторялось несколько раз.
Взглянув на бумажку, Лев расхохотался так, что поперхнулся сигаретным дымом и потом долго откашливался. Евгений глядел на него с недоумением.
– И чего ты ржешь? – спросил он.
– А ты не понимаешь? – Лев глядел на него с веселым недоумением. – Или издеваешься?
– В смысле?
– В смысле, что ты подсунул мне кальку своего имени, - Лев опять захохотал. – «Знатного рода мужчина» - буквальный перевод имени Евгений. А «его семья зовется», то есть, носит фамилию… Какую?
– …
Евгений произнес в прокуренное пространство каморки несколько очень сильных слов.
– «Священный каменный круг». Кромлех! – договорил он за Льва.
– Вот именно, - продолжал посмеиваться тот. – Но признайся, что ты хотел меня разыграть – майя уж точно не стали бы твое имя записывать.
– Точно, поймал, - машинально ответил Евгений, пытаясь осознать свалившееся на него невероятное открытие.
Ему стоило больших усилий перевести разговор в другое русло, незаметно убрав листок со стола. Впрочем, было уже поздно, и вскоре Лев, покачиваясь, отправился восвояси.
А Евгений остался наедине с чем-то огромным и необъяснимым.
* День мертвых (исп.)
***
Кодекс Кукулькана. Перевод Евгения Кромлеха
Пишу я, владыка-жрец Кукулькан, в день 9.8.11.6.10, и 13 Ок, и 18 Кех, тебе, [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг].
Я – это ты. Ты сын мой и отец. Порожденный тобой, я тебя наставляю.
Я Кукулькан, я [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг].
Сейчас ты не я, но мной станешь.
Ты, [знатного рода мужчина, его семья зовется священный каменный круг], придешь через изнанку мира, сквозь [вагину или великую перепонку перехода], где [рот колодца колдунов воды].
Ты уйдешь к [богу] Болон Йокте, где нагваль.
Ты будешь один.
Я не был один. Я плавал в воде. Она плыла со мной. Ягуарунди-женщина, ее зовут женский грот.
Иш-Таб забрала ее.
О, моя жена. Я плачу.
Скажу сыну, чтобы написал это [для нее] в моей гробнице.