Четвертый под подозрением

Даль Хьелль Ола

«Когда начинаешь писать письмо, самое трудное — это обращение. Так, бывало, говорила и Элизабет. Она всегда надолго задумывалась перед тем, как начать очередное письмо. Есть разница, как написать: „Привет!“, „Дорогая…“ или вообще ничего. Ей казалось, что первые слова письма едва ли не важнее, чем остальной текст, потому что с их помощью отправитель устанавливает духовную связь с адресатом. Читая ее письма, я всегда успокаивалась, потому что письма ко мне она начинала со слов „Дорогая Рейдун!“. После такого обращения я с пониманием относилась ко всему, что она мне сообщала, даже если у ее письма был горький привкус. Кстати, о Вас она вначале тоже рассказала мне в письме. Сейчас не время проявлять

сентиментальность. Уверяю Вас, все письма Элизабет ко мне сожжены. Как видите, с Вами мне удалось обойтись вовсе без обращения. Мне кажется, что так будет правильно. Я еще не начала принимать таблетки. Во-первых, я хочу вначале дописать письмо. Не знаю, кто найдет меня, хотя, в общем, мне все равно. Я решила написать Вам потому, что поняла: Вами движет та же страсть, с которой безуспешно боролась я. Следовательно, у меня остается крохотная надежда, что Вы поймете меня и потому исполните мое последнее желание. Не знаю, сумеет ли Элизабет противостоять этим ужасным людям. Возможно, и сумеет, хотя никаких иллюзий я не питаю. Как не питала я никаких иллюзий и когда они явились сюда. Элизабет предупреждала меня о них, но я — из высокомерия, которое мне вообще-то свойственно, — не придала значения ее словам, считая, что мне удастся справиться с ними. Однако я всегда боялась боли и потому сломалась. Хотя и понимала, что, выдав тайное убежище, где она прячется, я в конце концов приду к тому, что намерена сделать сейчас. Словом, я не выдержала и рассказала им, где она прячется. Поэтому я в ответе за все, что с ней, возможно, случится. Моя судьба предрешена. Надеюсь, она выживет, но не питаю никаких иллюзий. Мне не хватает смелости дождаться подтверждения… Если этот кошмар все же окончится для Элизабет хорошо, передайте ей от меня следующее: „Моя милая, прости меня. Я старалась, я в самом деле старалась“.

Рейдун».

Франк Фрёлик с трудом опустился в кресло. Мысли у него путались. До того, как он вскрыл конверт, он еще надеялся, что письмо от Элизабет. В голове звучал, отдаваясь эхом, голос Рейдун Вестли. «Прости меня… эти ужасные люди… последнее желание». Он сел и еще раз прочел письмо.

Когда зазвонил телефон, он вздрогнул и судорожно схватил трубку.

— Я поговорил с Сёрли из ЭКО. Навел справки насчет богача, которого ограбил Ильяз Зупак, об этом Нарвесене, — сказал Гунарстранна.

«Что-то он зачастил», — подумал Фрёлик.

— В самом деле? И Сёрли сказал что-нибудь любопытное?

— Да нет… Мне удалось выяснить только, что Нарвесен очень богат. Он биржевой маклер, коллекционирует произведения искусства. Кроме того, в последнее время он скупил большие участки леса в Хедмарке.

— Об этом я знал!

Гунарстранна кашлянул:

— Только что Сёрли перезвонил мне. Должно быть, мои вопросы задели его за живое и он не переставал думать о Нарвесене. Так вот, банки обязаны сообщать в их отдел обо всех крупных операциях с наличными. Недавно Нарвесен снял со своего счета в «Нордеа банке» большую сумму.

— Много он снял?

— Пять миллионов.

— Почему сведения такого рода попадают в отдел по борьбе с экономическими преступлениями?

— Обычное дело. Банки обязаны сообщать обо всех серьезных операциях с наличными, чтобы предотвратить возможное отмывание денег.

— Нарвесен объяснил, зачем ему понадобилось пять миллионов?

— До сих пор никто ничего у него не спрашивал. Меня заинтересовал день, в который были сняты деньги.

— И какой же это день?

— Тот самый, когда освободили Юнни Фаремо, а его сестрица подалась в бега.

Фрёлик смотрел в окно. В нескольких метрах внизу на перекрестке с круговым односторонним движением едва не столкнулись две машины.

— И что ты думаешь? — спросил он. — Ты бы не позвонил, если бы у тебя не было версии.

— Возможно, операция Нарвесена никак не связана с нашими делами, но ведь ты знаешь мое мнение. Не люблю я так называемых совпадений.

— Теорема совпадений Гунарстранны, — невольно улыбнувшись, сказал Фрёлик. — Нет такого понятия, как совпадение. Словом «совпадение» обычно подменяют логические доводы.

— Фрёлик, ты явно выздоравливаешь. Когда я умру, можешь написать мой некролог. Итак, если моя версия верна, Нарвесен снял деньги неслучайно. Лично я подозреваю шантаж.

— Почему?

— Нарвесена уже шантажировали прежде.

— Что-о?!

— Дело связано с круизами. Его фамилию я нашел в архиве. В девяносто первом с ним произошла такая история. Нарвесен был одним из крупных акционеров компании, которая отправляла американских туристов в круизы вокруг Карибских островов. Если помнишь, незадолго до того произошел пожар на пароме «Скандинавиан стар», погибло больше ста пятидесяти человек. Все тогда только и говорили что о безопасности, а пассажирские лайнеры называли смертельными ловушками… Так вот, один человек потребовал у Нарвесена десять миллионов. В противном случае шантажист угрожал сообщить в прессу о ненадлежащем уровне безопасности на круизных лайнерах его компании. Шантажистом оказался норвежец, бывший капитан одного из лайнеров, уволенный за пьянство. Очевидно, он хотел отомстить.

— И что же дальше?

— Его поймали. И осудили на три года.

Две машины на круговом перекрестке создали затор. Кто-то нажал на клаксон. Наконец пробка начала рассасываться. Водитель одной машины погрозил другому кулаком. Вскоре перекресток опустел.

Фрёлик сказал:

— Раз тогда шантажиста арестовали, значит, Нарвесен обратился за помощью в полицию. Почему же сейчас он так не поступил?

— Не знаю. И зачем ему понадобилось снимать со своего счета пять миллионов?

— Понятия не имею. Но, если Нарвесен такой умник и его дела на бирже идут так хорошо, как ты говоришь, он наверняка отлично осведомлен о разных способах отмывания денег. Например, он мог воспользоваться для своих целей другим счетом, — скажем, счетом какого-нибудь доверенного адвоката… А пять миллионов снял с самыми честными намерениями… или очень торопился.

— Последняя версия мне нравится больше, — заметил Гунарстранна. — Особенно если учесть, в какой день Нарвесен снял деньги.

— Что думает Сёрли?

— Сёрли считает Нарвесена белым и пушистым, безгрешным, как новорожденный младенец. По-моему, он говорит искренне. Но я еще не встречал ни одного совершенно безгрешного богача. Мне кажется, возможно все. Может быть, Нарвесен когда-нибудь позировал для порнографических снимков в одних плавках и с яблоком во рту.

— Такие вещи в наше время никого уже не шокируют.

— Может, он любит маленьких мальчиков и его засек частный детектив, нанятый его бывшей женой?

— В то время, когда я имел с ним дело, он не был женат, — возразил Фрёлик. — По-моему, он интересуется женщинами. Независимо от того, женат он или нет, в наши дни нет недостатка в одиночках, которые все свободное время трахаются друг с другом и пьют шампанское. В «Дагенс Нериннслив» полно объявлений о знакомстве «без обязательств»… Нет, секс — слишком старомодно. Я бы предположил какую-нибудь финансовую махинацию.

— Трудность в том, — сказал Гунарстранна, — что Нарвесен выдает себя за честного человека. Насколько мне известно, многие считают его образцовым бизнесменом. В том числе и на фондовой бирже Осло.

— Что касается честности на фондовой бирже Осло, о ней и речи быть не может! И кому об этом знать, как не Сёрли!

— Да, но в данном случае имеется в виду лишь то, что Нарвесен не выходит за рамки закона. И даже не приближается к этим рамкам. С другой стороны, когда человек снимает со счета такую крупную сумму, предположить можно все что угодно.