Четвертый раунд
Шрифт:
В Стокгольме я выиграл оба боя, нокаутировав своих противников — одного в первом, а другого, неоднократного чемпиона Швеции Муберга, во втором.
Муберг, видимо, стремясь хоть как-то объяснить свое поражение, заявил корреспонденту газеты «Дагенс нюхетер»:
— Никто в мире не может сравниться с Шоцикасом!
Столь лестная оценка, разумеется, ничего, кроме улыбки, у меня не вызвала, но огласку она тем не менее получила немалую. Каким-то образом стало также известно, что из своих двенадцати международных встреч, которые я успел провести к тому времени, все двенадцать я выиграл, и тоже нокаутом. А если к этому добавить еще и то, что за время турнира общее число нокаутов, в которых побывали шведские боксеры, достигло семнадцати,
Особые надежды любители бокса возлагали в те дни на своего фаворита в тяжелом весе Ингемара Юханссона. Газеты называли его одним из основных претендентов на популярный в США приз «Золотые перчатки», который вскоре должен был разыгрываться между американскими и европейскими боксерами. Юханссон, кстати сказать, большую часть этих надежд оправдал. Ровно год спустя он завоевал серебряную медаль на XV Олимпийских играх. А еще через несколько лет, покинув любительский бокс, стал чемпионом мира в тяжелом весе среди профессионалов, выиграв нокаутом у знаменитого американского негра Флойда Паттерсона.
Когда Ингемар Юханссон поднялся вместе со мной на гётеборгский ринг, зал устроил ему долгую шумную овацию. Но швед почему-то не проявил в ответ особой радости; мне даже показалось, что он то ли растерян, то ли чем-то взволнован. Мне сначала, конечно, и в голову не могло прийти, что звезда шведского бокса, напуганный шумихой вокруг нокаутов, испытывает самый обыкновенный страх.
Ситуация прояснилась только после удара гонга. Юханссон явно боялся. Он не просто отступал под натиском моих довольно сдержанных в первом раунде атак — он от меня бегал. Когда я это понял окончательно, мне стало и смешно и стыдно.
Я, конечно, знал, что и среди боксеров попадаются иной раз робкие люди. В обычной, рядовой, что ли, трусости их, само собой, не обвинишь. Ринг вообще, а большой ринг особенно, это исключает. С зажмуренными от страха глазами боя не проведешь. Но на опасность не реагировать нельзя. Людей из железобетона не существует. И без нервной системы тоже. Мужество — это не что иное, как способность преодолевать страх. И того, кто научился это делать, трусом никто не назовет.
Мне передавали, что после нашей с Королевым последней встречи в Московском цирке он обронил в мой адрес:
— Шоцикас трус.
Правда, впоследствии он счел нужным сделать уточнение.
— Я был прав и не прав, — добавил он. — Шоцикас боялся меня, но он умел преодолевать свой страх. Еще в первый раз, в Риге, я его бил, а он вставал и все шел и шел на меня. Это боец, ничего не скажешь.
Боялся ли я его? Нет, не боялся. Иначе я бы не искал встреч с ним на ринге. А я не просто искал, я делал все, чтобы они состоялись. Другое дело, что тяжелые, сокрушительные королевские удары вызывали у меня не только восхищение и уважение, но и естественное чувство опаски. Но ведь и сам Королев, когда он в том же самом бою на ринге Московского цирка пропустил сильный удар и, встав с пола, изменил своей, обычной открытой стойке, тоже поступил так не от прилива бесшабашной удали. Суть, конечно, не в том, что у него на какое-то время сдали нервы. Королев просто считал, что перемена стойки поможет ему лучше справиться с ситуацией. Но в этом-то и вся соль. В том, что сама ситуация показалась ему опасной. Страх проиграть бой, а значит, и страх перед противником, который его может выиграть, вынудил Королева чем-то поступиться и искать какие-то новые решения. Но это не страх труса, не боязнь перед конкретным человеком, а осознанное опасение бойца упустить из своих рук победу, опасение, которое отнюдь не только не ослабляет его волю к борьбе, а, наоборот, удваивает упорство и стойкость, высвобождая резервы характера.
И когда я говорю о недостатке мужества у некоторых боксеров, я имею в виду лишь то излишне повышенное «почтение», которое они иногда испытывают к каким-то отдельным, обычно именитым противникам, заранее настраиваясь на поражение. И оттого, как правило, действительно проигрывают.
Юханссон, судя по всему, оказался как раз из них. К слову сказать, с ним то же самое случалось и в дальнейшем. На тех же Олимпийских играх, в финальном бою с американским негром Эдвардом Сандерсом он бегал от своего противника до тех пор, пока его не дисквалифицировали. А заодно лишили за неспортивное поведение и серебряной олимпийской медали, положенной ему, как финалисту. Именно в связи с этой «обидой» Юханссон, по его словам, и поспешил перейти в профессионалы.
Как бы там ни было, а вести бой, когда противник делает все, чтобы его избежать, оказалось делом нелегким. Я еще только готовил атаку, а Юханссон уже уходил в глухую защиту; я его настигал, пытался достать ударом, а он поворачивался ко мне спиной…
Раздосадованная публика, обманутая в своих лучших надеждах, свистела и улюлюкала, но это мало помогало: Юханссон продолжал в том же духе.
Наконец в конце третьего раунда мне удалось загнать противника в угол. Там я его и поймал боковым, когда он пытался вырваться. Юханссон растянулся во весь рост на полу, и только гонг избавил его от нокаута.
Получилось, что я выиграл по очкам. Хотя бой, конечно, надо было остановить еще в первом раунде или, в крайнем случае, во втором. Но шведам — а судили именно они, — казалось, видимо, что их фаворит может одуматься и примется за настоящую работу.
Побеждать было приятно. Но голову мне это не вскружило. В ней крепко засела жажда реванша. Я верил в него, стремился к нему, но легкой победы не ждал.
После моих последних успехов — теперь на моем счету было 58 боев, ровно 50 из которых я выиграл, — кое-кто из моих друзей считал, будто Королев мне уже не страшен. Королеву к тому времени исполнилось тридцать два года, мне «стукнуло» двадцать два, и одно только это соотношение, как утверждали некоторые, решительно склоняло чашу весов на мою сторону.
Какая-то доля истины в этом, безусловно, имелась. Но — доля, а не вся. Четыре встречи с Королевым многому меня научили, и прежде всего — уважению, которое осталось на всю жизнь. Иначе к нему и нельзя относиться. Королев из тех, на ком держится история бокса. Природа ему словно специально дала все, что необходимо для ринга: железный, несокрушимый характер, ясную голову, гранитное упорство и выдержку, изумительное чувство дистанции, блестящую, мгновенную реакцию и могучие, не знающие усталости руки. Все остальное — тактическое мастерство, блестящую технику и звероватую хитрость в бою — он взял у жизни сам, накопил в опыте и закрепил огромным повседневным трудом. Лучшего тяжеловеса, чем Королев, среди боксеров-любителей в те годы не было.
Но Королев старел… Сам, может, он этого и не чувствовал, но другие это видели и понимали. А некоторые уже начинали говорить об этом вслух.
«Пусть все тяжеловесы пока еще намного уступают по классу абсолютному чемпиону страны, — писал сразу после поединка в Московском цирке экс-чемпион страны Виктор Пушкин, — но теперь их стало так много, что через два-три года появятся новые претенденты на звание чемпиона в тяжелом весе».
Однако это случилось раньше.
На самой середине залитого ослепительным светом ринга, установленного в круглом зале Московского Дворца физкультуры «Крылья Советов», лежали две аккуратно сложенные пары боевых, черного цвета, боксерских перчаток. Над ними сошлись трое: тренер и секундант Королева Градополов, мой тренер и секундант Огуренков и судья на ринге Тимошин. Секунданты были в темных спортивных костюмах, рефери — в традиционной белой рубашке и белых брюках; они разыгрывали перчатки. И хотя одна пара абсолютно ничем не отличалась от другой — так требовал ритуал.