Четвертый Рим
Шрифт:
– Молотов - выскочка и масон. Ярославский - агент всемирного еврейского кагала. Ворошилов - дурак. Пятницкий - алкоголик...
Ребятам до того стало не по себе от этих характеристик, что они, не прощаясь, быстро ретировались. Все трое сошлись на том, что старуха рехнулась, что государственный переворот двадцать седьмого года есть плод ее больного воображения, но что секретарь Зверюков - точно вредитель, если он задумал оклеветать такого человека, как Свиридонов, и что о нем нужно куда следует сообщить. Чтобы не откладывать этого дела в долгий ящик, сразу пошли на почту писать донос. Дорогой Ваня Праздников горячился:
–
На почте, которая подвернулась неподалеку, ребята наскребли по карманам мелочи, купили конверт, порцию писчей бумаги, кучно сели за стол и принялись размышлять. Просто так обвинить Зверюкова в том, что он задумал ошельмовать партийца с одиннадцатого года, показалось им несерьезным, и тогда Ваня Праздников предложил: пускай Зверюков якобы рассчитал, что от памятника Ленину, который увенчает Дворец Советов, по московской погоде будет видно одни ботинки, и вредительски скрыл свои вычисления от общественности, чтобы тем самым оскорбить образ великого Ильича. Мысль приглянулась, и Сашка Завизион уже принялся ее формулировать на бумаге, когда красноармеец, сидевший напротив них, неожиданно поинтересовался:
– Заявление небось пишете на врага?
– А вы почем знаете?
– неприятно удивился Сашка Завизион.
– У нас теперь так: если трое собрались и пишут, - значит, заявление на врага. Я чего хочу посоветовать: вы свой сигнал почтой не посылайте, не ровен час затеряется при наших-то непорядках, а прямо несите его на Малую Лубянку, номер двенадцать, где открыта круглосуточная приемная ОГПУ на этот самый пожарный случай.
Ребята поблагодарили красноармейца за дельный совет и поехали на Лубянку; в трамвае они обменивались веселыми репликами на тот счет, как это они ловко придумали подвести под монастырь вредителя Зверюкова. Однако у цели очередного их путешествия встретилась неприятность, которую трудно было предугадать: в круглосуточную приемную ОГПУ по Москве и Московской области собралась такая огромная очередь, что нечего было и думать ее выстоять до конца. И тогда родилась идея передать заявление непосредственно в штаб страны, именно ребята решили отправиться к Кремлю на Красную площадь и вручить конверт товарищу из охраны.
Ваня Праздников справился:
– А кто будет передавать?
Сашка Завизион в ответ промямлил что-то нечленораздельное, и Ваня хмуро скосил глаза. Соня Понарошкина им обоим сделала нагоняй:
– Эх вы, а еще называются комсомольцы!
– с горечью в голосе сказала она, выхватила у Сашки конверт и решительным шагом двинулась в сторону улицы 25-го Октября.
Брусчатка перед Кремлем блестела и отчего-то припахивала постным маслом. Недвижные, словно каменные истуканы, стояли курсанты с винтовками, охранявшие доступ к мумии Ленина, и смотрели на северо-восток невидящими, как бы искусственными глазами. Нестерпимо ярко сияла глава Ивановской колокольни, и кровавое полотнище, точно живое, меланхолически двигалось на ветру. Высоко в синем небе висел бледный аэростат, похожий на огромный фаллос, как кровью, надутый горячим газом, а в люльке его сидели два милиционера и пригоршнями разбрасывали порошкообразное серебро; по сведениям передовой советской науки, это самое серебро было отличным средством от низкой облачности, и премьер Вячеслав Молотов приказал сыпать его в районе Кремля, чтобы над резиденцией
Соня Понарошкина, как и было решено, вручила конверт с доносом молодому сержантику, дежурившему у Спасских ворот, и парни подумали об одном и том же некрасовскими словами: "Вот уж действительно, "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет", - сказали они себе.
Уже бредя Васильевским спуском к Москве-реке, Ваня Праздников поотстал и, вдоволь наглядевшись на милый Сонин пушок за ушами и дорогие востренькие лопатки, наморщил лоб от неясной думы и вдруг сказал:
– Какая еще, к черту, может быть любовь, когда в стране развернулась неимоверная классовая борьба!
– Не остри, пожалуйста, - сказала Соня Понарошкина, обернувшись, - тебе это не идет.
– Да я, в общем, и не острю.
14
Вечером 30 апреля Иосиф Виссарионович обсуждал с Орджоникидзе цены на некоторые скобяные изделия, в частности, на штыковые лопаты нового образца. Затем явился помощник Бажанов с обзором текущей почты, который в заключение сообщил, что неизвестная передала кремлевской охране письмо, уличающее некоего Зверюкова, секретаря партячейки кооперативного техникума, в довольно странном преступлении против партии и народа, после чего зачитал отрывок насчет ленинских башмаков.
Иосиф Виссарионович был потрясен. Он несколько минут молча ходил по своему огромному кабинету, придерживая левую ручку, которую ему в детстве сломал отец, и временами постукивал трубкой о спинки стульев. Наконец он спросил:
– Не тот ли это Зверюков, что работает у злостного выдумщика Свиридонова?
– Он самый, товарищ Сталин.
– А нельзя ли эту компанию... как говорят у нас на Кавказе, немножко арестовать?
– Все в наших силах, товарищ Сталин.
Иосиф Виссарионович помолчал немного, затем добавил:
– Строительство это мы, разумеется, прекратим. Пускай они там копаются для отвода глаз, но материальные средства мы направим на оборону.
"Все, пора рвать когти", - подумал Бажанов. И той же зимой сбежал.
15
На другой день был Первомайский праздник. Ваня еще не знал, а впрочем, никогда и не узнал, что по его произволу бросили строить Дворец Советов и что он некоторым образом поможет Сталину выиграть Великую Отечественную войну, но уже он прознал про арест инженера Скобликова, побывал дома и с три короба насочинял родным, объясняя свое продолжительное отсутствие, поэтому на душе у него было чисто и озорно. Утро выдалось погожее, в высшей степени первомайское, кооперативный техникум, который шел во главе районной колонны, веселил сердце обилием кумача, на перекрестках надрывались духовые оркестры, Соня Понарошкина два раза как-то заинтересованно на него посмотрела, и даже не особенно раздражал Сашка Завизион, предлагавший отменить обращение на "вы" за его монархическую подоплеку. Все трое явились на демонстрацию в свежих белых рубашечках и шли в сторону Красной площади воодушевленные, прекрасные, юные, 1913 года рождения. Правда, на углу Петровки и Столешникова переулка Ваня Праздников приметил ту самую зловещую женщину в темно-зеленом платье, которая шла впереди соседней колонны с огромным багровым знаменем, и уже было собрался сделать вид, что он ее не приметил, как та ему со значением подмигнула. Делать было нечего - и Ваня ей подмигнул.