Четыре дня бедного человека
Шрифт:
Но почему он подумал о Рене? Франсуа попытался восстановить ход мыслей, наведших его во время звонка Вивианы на невестку.
Началось с адвоката. Франсуа решил, что осторожности ради надо бы посоветоваться с ним. Его адвокат такой же неудачник, как Буссу, Рауль, Шартье и экс-инспектор Пьебеф. В пятьдесят пять лет он в засаленной мантии бродит по коридорам Дворца правосудия в поисках какого-нибудь двадцатифранкового дела. Как у них всех, у него, должно быть, тоже есть какой-нибудь порок. Но не пьянство. И, в отличие от Франсуа, не слабость
Если бы только Рауль перестал свистеть! Но Франсуа не решается попросить его об этом, боясь, как бы просьба не прозвучала слишком раздраженно.
Итак, он подумал, что в таком деликатном деле идеальным советчиком был бы человек вроде Марселя. Старик Эберлен обладал прекрасным нюхом. Возможно, Марсель и не способен на блистательную защитительную речь, но уж зато знает кодекс вдоль и поперек, особенно самые извилистые его закоулки. Стоит задать ему юридический вопрос, и он напряженно замирает, ну в точности хищная птица в полете, и через секунду находит решение, какое большинству его коллег и не снилось.
Отсюда вывод: очень жаль, что он поссорился с Марселем. А поскольку причиной ссоры была Рене, он стал думать о ней. Итак, круг замкнулся, а его холодность в телефонном разговоре с Вивианой опять же навела на мысль о Рене.
«Бьюсь об заклад, вам будет этого недоставать!»
Он залился краской, когда Рене произнесла эти слова, и потом неоднократно мысленно пережевывал их, вникая в их тревожный смысл. Происходило это в ту пору, когда в связи с «Вестником Сен-Жермен-де-Пре» Франсуа часто виделся с невесткой. По возможности он старался приходить на набережную Малаке, когда точно знал, что брата нет дома, а девочки гуляют с гувернанткой в саду Тюильри.
Рене очень скоро заметила, что волнует его. В то время — а может, оно еще не прошло? — она представляла собой откровенную самку, и в ее присутствии Франсуа не мог удержаться и начинал рисовать себе самые разнузданные картины. Он жадно впивался взглядом в каждый кусочек не скрытого одеждой тела, следил за каждым ее движением, до боли вонзая ногти в ладони, когда под облегающим шелком платья явственно обрисовывался ее зад.
— Это правда, Франсуа, что у вас есть тайные пороки?
Даже голос ее и тот наводил на мысль об алчной плоти, о теле, распростертом на белизне простынь.
— Кто вам это сказал?
— Марсель. Он утверждает, что вы уже в юности были распутны. И еще он мне рассказал, что любовница у вас уличная девка и что вы спокойно дожидаетесь, когда она освободится после очередного клиента.
Вивиана уже с неделю жила на улице Дарю.
— Она больше не занимается этим, — объяснил Франсуа.
— Вот как? Значит, спит только с вами?
— У меня все основания так полагать.
— А знаете, Франсуа, по-моему, это огорчительно.
— Огорчительно? Для кого? Для нее?
— И для нее, и для вас. Особенно для вас. Бьюсь об заклад, вам будет этого недоставать. Наверно, вас возбуждало, что кто-то прямо перед вами обрабатывал ее.
Это
— Ну признайтесь: вы всегда были распутны.
— Я не знаю, что вы под этим подразумеваете.
— Расскажите, как вы начали.
И Франсуа включился в игру. Он понял, что она очень возбудима. Чаще всего Рене принимала его в будуаре, соседствующем с ее спальней. Там, неподалеку от красивого инкрустированного секретера, стояла кушетка, обтянутая желтым атласом, на которой и располагалась Рене в достаточно вольной позе.
— Рассказывайте же!
— О чем?
— Как у вас это произошло в первый раз?
— Мне было семнадцать.
— И до этого вы не знали женщин?
— Нет.
— Даже пальцем не касались? А я уже в тринадцать лет забавлялась с младшим братом моей подруги по пансиону. Кто же была эта особа?
— Вашего возраста и даже немножко похожа на вас, может, чуть худощавей. Она была женой моего хозяина, издателя с улицы Жакоб, который вскоре обанкротился.
— Она вас соблазнила?
— Пожалуй.
Франсуа рассказывал Рене про свои похождения с Эме и видел, как вздрагивает у нее живот, как нервно сжимаются бедра.
— Она тоже была распутна?
— Пожалуй. Она выбирала самые неожиданные места для занятий любовью.
— Какие, например?
— Однажды это было у меня в кабинете, и мы слышали за дверью голос ее мужа, который мог бы увидеть нас сквозь стекло, потому что была зима и горел свет. А в другой раз в Булонском саду, в кустах.
— В такси тоже?
— И даже в старинном фиакре. Очень часто в ложе кинотеатра «Макс Линдер», где я с тех пор ни разу не был.
— А где еще?
— Мне кажется, ее возбуждала мысль, что нас могут застать. Дома она намеренно не запирала дверь.
— Муж знал?
— Я сам часто думал об этом. Его приговорили к трем годам тюрьмы. Что с ними стало дальше, не знаю.
Рене задавала все более конкретные, почти технические вопросы. На один из них Франсуа ответил:
— Она вообще не носила панталон.
Рене рассмеялась жарким гортанным смехом и вдруг быстрым движением задрала платье.
— Я тоже. Смотрите!
Франсуа била дрожь. Он не мог оторвать взгляда от ног Рене и чувствовал, что не в силах совладать с собой.
Мельком подумал, удержало ли бы его присутствие в доме Марселя или кого угодно, и внезапно понял, почему люди решаются на изнасилование. Рене почти закрыла глаза, влажные губы ее были полуоткрыты; возбужденная до последней крайности, она продолжала поддразнивать Франсуа:
— Обратите внимание, дверь здесь тоже не заперта, есть трое слуг, и один из них сейчас в доме.
Франсуа никогда еще не испытывал столь мучительно острого наслаждения. Он с таким исступлением мял и тискал ее молочно-белое тело, что, надо думать, оставил немало синяков. Еще ему запомнилась вмятина в кушетке и скомканная подушка.