Четыре дня Маарьи
Шрифт:
- Мой отец ушел от нас, когда мне был всего год. Откуда я могла это знать!
- Извини!..
- Ах, да что там! — засмеялся Тийт. — Но, по-моему, ты и теперь благоухаешь довольно сильно. И если не ландышем, то уж валерьяной наверняка!
- Болван! Я не пользуюсь ни духами, ни валерьянкой!
- Маарья! — Это окликнул Мярт, он стоял на другой стороне улицы. — Очень хорошо, я как раз шел, чтобы тебя встретить!
Мярт словно и не видел Тийта.
- Можно пойти в кино, — сказал Мярт. — Или тебе надо зайти сперва домой?
- "Последняя реликвия"? А что? Это идея, и
- Я говорю с Маарьей, — холодно заметил Мярт.
- А я говорю с тобой.
- Я сегодня не могу, — соврала я: тетя как раз была в вечерней смене, и мне даже не требовалось спрашивать разрешения, чтобы пойти в кино. Мне было неловко стоять между двумя хмурыми парнями.
- Да? Тогда я провожу тебя домой. Надо кое-что обсудить, — сказал Мярт.
Но Тийт даже и не пошевелился.
- У нас разговор не закончен, — сказал он.
Будто молодые петухи.
- Ну пошли все вместе, если вам по дороге, — попыталась я примирить их.
- Я сказал, что мне надо поговорить с тобой, — объяснил Мярт.
- А я сказал… — начал было Тийт, но Мярт не дал ему закончить:
- Будь добр, иди своей дорогой.
- Иди сам! — задирался Тийт.
- Ох, господи! Уж не собираетесь ли вы затеять драку на улице?
Искра раздора тлела с вечера «Кафе-клуб», когда Тийт танцевал со мной последний вальс (для моих ног в новых туфлях сплошное мучение!), но Мярт посреди танца похлопал возле нас в ладоши и сказал, что "богиня Победы" должна завершать вечер с победителем…
Такая стычка может быть красивой и захватывающей в фильме или в книге, а на улице возникает лишь неловкость. Да, не хватало только Меэритс появиться в этой живой картине. Как ни странно, на сей раз она не появилась…
- Ты, видно, плохо слышишь? — Мярт шагнул к Тийту.
И тут наконец мне все это надоело.
- Может быть, вам эта ситуация кажется ужасно романтической, — сказала я. — Но мне доводилось видать подобное уже и раньше. В лесу, на тетеревином току, если хотите знать. Тетерева точно так же сперва вытягивают шеи и угрожающе кричат: "Чуххуу!" — и это довольно забавно. Но когда они начинают бой, становится уже не до смеха. А кончается все это тем, что каким бы ободранным и жалким ни выглядел тетерев-победитель, тетерка, воркуя, выбирает его.
Мярт усмехнулся.
- Во! Но если вы тетерева, то я никакая не тетерка! Успеха вам!
Я ни разу не обернулась, но отдала бы полцарства за зеркало. Наверное, эти петухи все-таки успокоились, потому что погони не последовало. Правда, душа болела: а вдруг Мярт теперь подумает, что я отношусь к Тийту и к нему одинаково? Конечно, Тийт был болваном, но доброжелательным, и как отправишь — иди своей дорогой — того, кто только что сказал тебе, что вырос без отца? Однако же что собирался сообщить мне Мярт с глазу на глаз?
Весь вечер я читала "Войну и мир", но на душе у меня мира, покоя не было — время от времени возникало искушение пойти посмотреть "Последнюю реликвию", но, во-первых, я не знала, пошел ли Мярт в кино после того, что случилось, а во-вторых, было совершенно ясно, что сидеть в кинотеатре три сеанса подряд он не будет.
На следующее утро Мярт поджидал меня у двери класса, чтобы сказать, что я поступила правильно. А Тийт ни в тот день, ни позже ни разу не напомнил об этом инциденте.
- Можешь принять мои слова как извинение, — добавил Мярт и опять пригласил в кино.
Стало быть, и он вчера не ходил смотреть фильм!
Да, но я была упрямой! Прямо-таки чувствую, как краснею, когда думаю о своем противном упрямстве: не могла сказать Мярту, что это его личное дело — сажать ли в школьном парке можжевельник, дуб да хоть саксаул! И пробормотать при этом: "Можешь принять мои слова как извинение!"
Странно было вот так лежать в незнакомом месте без сна и раздумывать. И вдруг я испугалась, что сюда в любую минуту могут прийти люди — пассажиры, а мы со Стийной как ненормальные в ночных рубашках поверх джинсов разлеглись на лавках!
- Стийна! Стийна! Слышишь, вставай. Поезд может прийти!
Стийна открыла один глаз.
- Какой еще поезд?
- Обычный, пассажирский. Ну! Вставай же!
Я уже начала понимать ежеутреннее тетино отчаяние, когда она будит меня.
- Слышишь, Стийна! «Фантом» идет!
Стийна улыбнулась и потянулась сладко.
- Ах, фантом? — переспросила она равнодушно. — Фантомов не существует!
Наконец она все-таки села.
- Начинается производственная гимнастика! — объявила я. — Ноги вверх — за шею! Ноги вверх — за шею!
Я попыталась согнуть Стийну, но она увернулась и поставила скамью для ожидания торчком. В тот же миг приоткрылась дверь, в зал просунулась голова женщины в сером платке — и тут же раздался пронзительнейший вопль, какой мне когда-либо доводилось слышать. Дверь захлопнулась, и за окном послышался топот бегущих ног. Теперь уж Стийна окончательно проснулась. Мы быстро стянули с себя ночные рубашки, кинули их в сумки и удрали в кустарник за станцией. Там мы позволили себе немножко посмеяться над испугом несчастной старухи. Конечно, было от чего прийти в ужас, обнаружив в зале ожидания две непонятные фигуры в белых балахонах. Затем мы для конспирации немного изменили себе прически и как ни в чем не бывало пошли обратно на станцию. На наших скамейках уже сидели люди, а из открытого окошечка кассы смело смотрела та самая старуха в сером платке, которая полчаса назад удирала от нас со скоростью звука.
- Два билета! — сказала я дискантом, будто старуха могла узнать нас по голосам. "Но куда?" — подумала я в испуге, и кассирша тотчас же задала этот вопрос.
- В Тарту, — сказала Стийна у меня за спиной.
- Думаешь, поедем в Тарту? — спросила я на перроне, когда билеты были уже в кармане.
- А куда же еще?
- Но…
- Я уже много раз туда ездила.
- Да, но…
- Там есть один человек. Чудесный парень.