Четыре крыла

Под корнями высокого дерева талые весенние воды за долгие годы вымыли глубокую яму. Вода сошла, оставив на дне небольшие лужицы, засыпанные зеленой молодой листвой и хвоей.

Яма под корнями выглядела удобной глубокой могилой.

И не надо копать землю припасенной лопатой.

Или нет?

Поместится

Человек внимательно изучал яму под корнями. Закатное солнце гасло за горизонтом, освещая багровым светом верхушки деревьев. Вечерние тени множились, соединяясь, сплетаясь с ветвями, корнями, стволами, маскируя реальность, наполняя ее сумраком и тьмой, изгоняя последние солнечные лучи, подобно острым огненным спицам пронзавшие кроны. Лучи мягко скользили, почти струились по фигуре незнакомца, словно не желая причинить неудобство. Мешковатая, нарочито неброская туристическая одежда скрывала и возраст человека, и его пол. Лесной сумрак на все накидывал свой покров, поглощал, прятал…

У ног незнакомца на краю ямы на брезенте лежало тело. На этом куске брезента труп и дотащили до ямы. Человек только что отрубил мертвецу кисти обеих рук туристским топориком. Это потребовало усилий. Но человек не спешил вытирать лезвие топора о траву и листья. Инструмент еще понадобится.

Отрубленные кисти лежали в полиэтиленовом пакете. Обычный белый пакет с красным логотипом дешевого продуктового магазина, измазанный грязью. Мелкие осколки раздробленных костей… Черная запекшаяся кровь.

Человек наклонился, положил туристский топорик на землю и начал деловито завязывать ручки пакета, пакуя страшное содержимое.

Руки предстоит спрятать отдельно…

Распрямившись, он вновь придирчиво оглядел труп в окровавленной одежде, с обрубками рук, лежащий на краю ямы. С телом вроде присутствует некий нюанс… Но от волнения и тревоги он не мог вспомнить детали. Или же память его подводит? Или он допускает сейчас непоправимую ошибку? Что-то не так с трупом, но он не в состоянии сосредоточиться, мысли ускользают… В самом теле имеется некий подвох или изъян… Кажется, да… Или нет? Или он перепутал? Но если сейчас начать осматривать, шарить в одежде, останется его ДНК… Сколь долго она может сохраниться? Особые приметы… Если он отрубил кисти мертвецу и сейчас собирается топором отсечь ему голову, то… все зря? Тело все равно в будущем смогут опознать?!

Но труп никогда не найдут в яме под корнями…

Человек поднял топор с земли. С особой приметой он мог ошибиться. Наверняка никакой приметы и не существовало.

Незнакомец глянул прямо в лицо мертвеца. Это я тебя убил. И ты сгниешь здесь в яме. И никогда не явишься ко мне ночью во сне, воя о мести и расплате. Ты – ничто. Прах. Тлен. Я похороню безголовый безрукий обрубок под корнями в рытвине. Голову и кисти спрячу отдельно. И поставлю точку во всей истории, в которую угодили и ты, и я…

Сильно размахнувшись, он ударил топором – метил в шею, но рука дрогнула, и лезвие наискось разрубило лицо, хрустнула раздробленная челюсть.

Изуродованный покойник словно в последней прощальной ухмылке ощерил зубы в хищном оскале. Усмешка не предвещала ничего хорошего.

Человек сдавленно-испуганно вскрикнул, не сдержав эмоции, и начал в слепой ярости остервенело рубить труп.

И вот голова мертвеца покатилась

Закатное солнце погасло. Сумерки воцарились – пепельные, прохладные. Ветер прошелестел по подмосковному лесу, играя молодой листвой. Птицы умолкли, угомонились.

И лишь на старой кривой осине в чаще птицы пищали, тревожно перекликались в ветвях. Их что-то беспокоило. Взмах крыльев – и они стайкой взмыли в вечернее небо с осины, ища себе другого ночлега.

На суку осины – труп повешенного.

Вечерний ветер, усиливающийся с каждым порывом, колыхал ветки, и труп медленно вращался в петле. Кружил, парил над землей. Листья осины неистово трепетали, даже когда порыв вечернего ветра утих и вновь воцарился мир и покой.

Обманчивый покой.

Мертвая зыбь.

Старая кривая осина пользовалась в лесу дурной славой. Она пережила великие пожары семьдесят второго года и, подобно вампиру, высосала все соки покрытой пеплом земли и жизненные силы обугленного леса, возродившись заново, устремив свои корявые ветви, пронзившие небо, в будущее. Труп в петле старая осина тоже заботливо приняла в свои вампирские объятия, обещав… кому? Бог весть… лелеять и оберегать его, пока все не обратится в прах…

Под корнями осины талые весенние воды вымыли рытвину. Пара могучих толстых корней обнажилась, образуя нечто вроде ступени возле растрескавшегося, покрытого мхом ствола.

На краю рытвины валялась замызганная кроссовка, спавшая с ноги мертвеца.

– Сын пропал. Убили его. Без вести пропал сыночек мой ненаглядный. Руслан мой… Кровиночка моя… Сгубили его злые люди! И не знаю я даже, где могилка его. А может, и нет никакой могилы. Тело его собаки бродячие гложут… Кости его неупокоенные, не похороненные мной…

Женщина рыдала горько, безутешно. И сердце Клавдия Мамонтова заныло. Женщина размазывала по залитому слезами лицу остатки туши и желтую дешевую пудру, трясущимися руками доставала из старой сумки коробку с лекарствами, сыпала таблетки на ладонь, но ее натруженные распухшие руки ходили ходуном, и таблетки падали на пол.

Клавдию Мамонтову казалось – белые колесики таблеток шлепались на ковровое покрытие с почти железным стуком. Или то кровь билась у него в висках?

Макар Псалтырников быстро наклонился и начал собирать таблетки.

– Спасибо, спасибо вам, я и с пола их заглочу, – шептала лихорадочно женщина, давясь слезами. – Они ужас дорогие. Мне врач прописал. Полторы тыщи стоят… одна коробочка. У меня давление скачет и диабет… Ох, простите меня! – Женщина порывалась встать с дивана. – Нам нельзя, персоналу… Администратор увидит, что сижу на их мебелях, станет орать.

– Тихо, успокойтесь, вам надо отдохнуть. – Макар опустился рядом с женщиной на диван и протянул ей на ладони таблетки. – Администратора не бойтесь. Я все улажу. Да он и сам поймет ситуацию. Здесь камеры внизу, в холле, да?

Женщина затравленно кивнула и поежилась, озираясь по сторонам.

– А наверху, в спальнях? – спросил Клавдий Мамонтов.

– Наверху вроде нет. Точно я не знаю, – женщина затрясла головой. – Но в холле есть и в кухне. На пульте охраны видели, как я грохнулась здесь у вас. Вот дура… Простите меня.