Четыре овцы у ручья
Шрифт:
Тут-то меня и кольнуло: забор! Я даже не заметил, как произнес это слово вслух.
– Что? – переспросил Эрез. – Какой забор?
– Каменный забор вокруг участка, – проговорил я. – Два года назад тут была живая изгородь и оградка высотой меньше полуметра. Полметра, капитан. А сейчас стена в два – два с половиной. Он точно вырыл тут что-то – либо туннель, либо подземное помещение…
Эрез подумал, горестно вздохнул и пошел к своим бойцам. Вход в туннель они обнаружили всего четверть часа спустя: когда точно знаешь, что именно надо искать, не так уж и трудно найти искомое. Я вернулся в гостиную к женщинам –
Так и не добившись ответа, я спустился в подвал, где спецназовцы готовились к проверке туннеля, и отвел в сторонку их командира.
– Эрез, может, не стоит лезть туда прямо сейчас? Давай вызовем собаку, спецов по туннелям…
Эрез усмехнулся. К этому моменту он уже был сильно раздосадован и зол на себя и на весь свет за то, что оказался неправ и с туннелем, и с «доктором по женским болезням», ведь подобные сооружения строятся только для настоящих акул и уж никак не для мелкой рыбешки.
– Собаку… спецов… – передразнил капитан. – Давай, братан, каждый будет заниматься своим делом. Вам – книжки шерстить, ну а нам – стремиться к контакту с врагом…
– Не надо, Эрез…
Он удивленно поднял брови:
– Почему? Есть основания?
Если честно, оснований не было. Никаких оснований, кроме моего естественного страха перед темными подземными норами и едва заметного «не надо» Лейлы Шхаде, которое все еще стояло у меня перед глазами.
– Что и требовалось доказать, – констатировал Эрез. – А сейчас отойди и не мешай работать. Цахи, пойдешь за мной. Йалла, начинаем…
Они спустились туда вдвоем, вдвоем и погибли. Вслед за грохотом взрыва из входа в туннель вместе с гейзером пыли и каменной крошки вылетели обрывки армейской формы и окровавленные ошметки плоти.
Утром, покидая чертов дир-кинарский дворец, я увозил с собой всю пресвятую троицу – и мать, и жену, и сестру Джамиля – как соучастниц двойного убийства. Мне было ясно, что адвокаты с легкостью отмажут их от этого обвинения. Действительно, женщины могли спокойно утверждать, что ничего не знали о смертельной ловушке, которую, убегая, оставил после себя Шхаде. Но так у меня хотя бы появлялась возможность допросить их в гнетущих тюремных условиях.
Нет, я не питал иллюзий, что эти допросы приведут к поимке Шейха. Человек, который ухитрился не оставить в доме ни единой зацепки, записки, документа, фотографии, капли оружейной смазки – ничего, кроме одного случайно забытого в книге снимка, – такой человек, несомненно, озаботился и защитой своей семьи. А защитить этих женщин он мог одним и только одним способом: их абсолютным незнанием всего, что касалось его планов, занятий, контактов и местонахождения. Тех, кому заведомо ничего не известно, бесполезно допрашивать и шантажировать, им не имеет смысла угрожать, слежка за ними нелепа и безрезультатна. Но мне хотелось другого: посмотреть на Джамиля их глазами, узнать его лучше, ближе. Из проклятого дома, под которым погибли двое моих товарищей, я мог забрать лишь эти сомнительные трофеи. Их и еще фотографию с дочкой;
Похоже, иерусалимский Толедано уже не приедет – ни сегодня, ни вообще. Вместо него в Цфат спускается с неба вечер – юный рыбак, вернувший в море пойманную утром рыбу по имени Солнце. Удлиняются тени надгробий на старом городском кладбище. Меня по-прежнему знобит, мысли путаются. Темной лесистой громадой высится вдалеке гигантский монумент горы Мерон. Поистине рабби Шимон удостоился гробницы, какая и не снилась египетским фараонам с их рукотворными пирамидами. Древний рабби Шимон, мой духовный близнец, автор великой книги «Зогар». Впервые я взял ее в руки еще в Каире, когда жил в доме моего тестя Мордехая Франсиса.
Однажды, придя в синагогу на вечернюю молитву, я обратил внимание на странного незнакомца. Он старательно повторял за нами все необходимые действия, но делал это неловко, невнятно и с такой задержкой, что становилось ясно: этот человек не только не приучен к молитве, но и вряд ли понимает смысл произносимых слов. Да и большой фолиант, который он держал в руках, мало напоминал обычный молитвенник. Присмотревшись, я обнаружил и вовсе забавную деталь: странный гость держал свою не менее странную книгу вверх ногами!
Когда стали расходиться, я подошел к нему с учтивым приветствием, но человек отрицательно замотал головой: оказалось, он просто не знал языка! Вслед за ивритом были последовательно забракованы арабский и турецкий; лицо незнакомца просветлело, лишь когда я заговорил на кастильском. Мы наконец познакомились и сели на скамью. Он представился как дон Хайме де Ферроль – именно «дон», «де» и «Хайме», а не просто «реб Хаим». Дон Хайме был потомком тех, кого испанцы называют марранами, а мы – анусим, то есть изнасилованными. Его предков принудили к кресту и купели больше века тому назад, во время одной из волн насильственных крещений, которые раз за разом прокатывались тогда по всему Пиренейскому полуострову.
– Я был католиком в седьмом поколении, молодой человек, – горько проговорил дон Хайме. – Вы можете такое представить: семь поколений посылали своих детей в христианские школы и университеты! Семь поколений! В моем роду три епископа и дюжина священников. Мы служили Испании на флоте, в кавалерии и в пехоте. Мы торговали с Индией, богатели и ссужали деньги пиренейским королям – как правило, без возврата. Мы выдавали своих дочерей за герцогов и графов. Но мы так и не стали испанцами и португальцами, хотя очень того хотели. Мы хотели, а они – нет. Все это время они продолжали называть нас марранами, то есть свиньями. Унижения еще можно стерпеть, молодой человек. Унижение – не костер. Но когда они начали нас жечь…
Он ничуть не стеснялся, взахлеб открывая мне свое сердце – прежде всего, из-за моего юного возраста. В самом деле, не станет же юноша, почти подросток, смеяться над уважаемым взрослым человеком в богатом камзоле… Но, главное, несчастный потомок анусим был ужасно рад, что в чужом османском городе нашелся хоть кто-то, с кем он может поговорить на родном языке.
– И что же, теперь вы решили вернуться к вере отцов? – спросил я.
– Да, пробую, но пока получается плохо, – пожаловался марран. – Не знаю языка, и вообще. Вот, купил в Тунисе какую-то книгу, чтоб хотя бы привыкнуть к буквам.