Четыре овцы у ручья

Тарн Алекс

В общем, обычно так оно и бывало: либо немедленная капитуляция и арест, либо длительная осада, бульдозер и морг. Но в случае с братьями Абдалла – а в доме находились только они – события развивались по-иному, совершенно непредсказуемому сценарию. Как рассказал мне потом кэптэн Маэр, террористы ночевали в угловой комнате второго этажа. Проснувшись от грохота канонады, они не стали отстреливаться, но и не сдались, а принялись зачем-то бросать гранаты вниз – в пустую гостиную и кухню. Затем один из них попытался спуститься туда, держа в руке бутылку с зажигательной смесью. Несмотря на клубящееся внутри облако дыма и пыли, внутренняя лестница хорошо

просматривалась сквозь проем выбитой входной двери, так что снайпер успел опознать цель, доложить командиру, получить разрешение на выстрел и завершить земной путь Адела на уровне предпоследней ступеньки.

К изумлению командира спецназа, вслед за младшим братом тот же самоубийственный трюк проделал и старший – с тем же успехом и тем же результатом. Теперь по сценарию полагалось задействовать D-9, чтобы вовсе исключить риск. Тут-то и вмешался кэптэн Маэр, вовремя вспомнивший о моей просьбе. В немалой степени ему помог тот факт, что бульдозер еще не прибыл на место из-за непривычно быстрого окончания осады. К тому же странное поведение братьев можно было объяснить лишь отчаянным стремлением уничтожить что-то, находящееся внизу – по всей видимости, чрезвычайно ценное. Военные возражали, но директор Шерута принял сторону подчиненного. В тот день D-9 так и не появился на сцене.

Как выяснилось при последующем осмотре дома, братья Абдалла таскали с собой целый архив: образцы листовок, воззваний, резолюций, а главное – несколько сотен так называемых эшгаров – свернутых в трубочку записок размером с половину сигареты. Это сокровище размещалось в небольшом жестяном ящике. Накануне своего последнего дня братья оставили ящик внизу, рядом с чугунной печкой: то ли поленились поднимать его в спальню, то ли просто по легкомыслию. Это и решило судьбу архива: его жестяное вместилище, с трех сторон прикрытое стенами и чугуном, почти не пострадало ни от обстрела, ни от гранат.

Кэптэн Маэр приказал доставить ящик в мой крохотный кабинет.

– Теперь твоя очередь, парень, – сказал он. – Посмотри, авось выудишь из этих клочков что-нибудь ценное. Прямо завтра и начинай. А сегодня у нас праздник: как-никак, отрубили голову ядовитой гадюке. Братья Абдалла не какие-нибудь мелкие змееныши – это змеюка-мама. От такого удара ХАМАС еще не скоро оправится.

В коридорах Шерута поздравляли друг друга с победой. Из канцелярии премьер-министра прислали ящик шампанского. В течение нескольких дней ликвидация братьев оставалась главной темой газет и телевизионных новостей. И все до одного – в кабинетах, в студиях, в редакциях и на улице, – будто сговорившись, повторяли слова кэптэна Маэра: «Змее отрубили голову!» Некоторые, правда, пользовались глаголом «размозжили», но голову упоминали непременно. Еще немного, и с террором будет покончено! Уж теперь-то хамасники присмиреют – попробуй-ка жалить без головы!

Я тоже пил шампанское – довольно, кстати, паршивое, как и все купленное на бюджетные деньги, но не разделял общей радости. Сослуживцы дружно отнесли мою сдержанность на счет обиды, решив, что я ожидал заслуженного повышения и наград, в то время как лавры достались директору Шерута и кэптэну Маэру. Но правда заключалась в другом: у меня из головы не шли найденные эшгары. Вопреки рекомендации начальника отложить знакомство с ними на завтра, я начал просматривать эти записочки, как только он вышел за дверь.

Конечно, с точки зрения непосвященного, там содержалась совершеннейшая абракадабра – ни слова в простоте, сплошные коды

и условные знаки. До сих пор нам крайне редко удавалось проникнуть в смысл эшгаров – в тех немногих случаях, когда они попадали в наши руки, а не в пищевод курьера: ведь нет ничего легче, чем проглотить такую маленькую трубочку. Но теперь, в отличие от прошлого, мы имели дело не с одиночной запиской, а с огромным их количеством, что, безусловно, резко повышало шансы на расшифровку.

Начальство выделило в мое распоряжение группу в пять компьютерных аналитиков. Мы вбили содержимое эшгаров в базу данных, составили эвристический алгоритм поиска закономерностей и к концу второй недели более-менее разобрались в тарабарском жаргоне террористов. Улов оказался неплохим. Кое-что сразу поступило в оперативный отдел и привело к аресту нескольких готовых к взрыву человекобомб; другие сведения нуждались в более тщательной проработке. Но главным, что привлекло мое внимание, было новое, прежде незнакомое нам имя. Вернее, не имя (настоящие имена в эшгарах не встречались вовсе), а прозвище – Шейх.

Судя по контексту и по уважению, с которым упоминался Шейх, речь шла о фигуре очень большого масштаба. Этот человек отдавал приказы не только активистам среднего звена в иерархии ХАМАС, но и самим ныне покойным братьям Абдалла, то есть тем, кого мы ошибочно считали верховными командирами террористов в Иудее и Самарии. Из содержания некоторых эшгаров прямо следовало, что Имад и Адел беспрекословно выполняли указания этого абсолютно неизвестного лидера! Откуда взялся Шейх и каким образом он так долго умудрялся оставаться вне поля зрения наших радаров – наших систем наблюдения, нашей чуткой прослушки, нашей разветвленной сети информаторов? Почему это имя ни разу не прозвучало на допросах арестованных, даже тех, которые торопились выложить всю подноготную? Уж не вымышленный ли это персонаж, изобретенный специально, чтобы сбить нас с толку?

Судя по эшгарам, Шейх был не только военным командиром, но и ведущим идеологом, автором программных статей, воззваний и листовок. Некоторые из них упоминались и даже цитировались: «Как пишет Шейх…», «Как сказано в воззвании Шейха…» – и так далее. Покопавшись в базе, я нашел первоисточники этих цитат. Конечно, под статьями и листовками Шейха не стояло никакой подписи, но, по крайней мере, они служили хоть каким-то материальным подтверждением существования этого призрака. Начав читать их, я почти сразу – то ли на третьем, то ли на четвертом абзаце – ощутил смутную вспышку узнавания. Так бывает, когда смотришь в спину идущего по улице человека и вдруг осознаешь, что где-то уже видел эту походку, манеру сутулиться и подергивать правым плечом.

Язык всегда был моим коньком. Любой язык – от литературного до компьютерного. Ассемблер, JAVA и си-плюс-плюс прилеплялись к моему сознанию с такой же легкостью, как фарси, немецкий, урду и диалекты арабского. Ошибки в программном синтаксисе и построении циклов отзывались во мне таким же болезненным диссонансом, как исковерканные падежи или неуместная форма глагола. Отсюда и моя повышенная чуткость к индивидуальности стиля и лексики. Само собой, я вряд ли отличу один безграмотный текст от другого, столь же безграмотного: невежды всегда утомительно банальны и идентичны, как однояйцевые безголовые близнецы. Но абзац, написанный талантливым автором, обязательно несет неповторимый оттиск конкретной личности. Лексика, порядок слов, образный строй – это намного индивидуальней, чем печать с подписью.