Четыре сезона
Шрифт:
Кровь отхлынула от лица Тодда.
– Да вы что! – вырвалось у него. – Да я УЖЕ схватил две пары по алгебре и одну по истории! – У него выступил пот на лбу. – Сегодня писали контрольную по французскому… тоже будет пара, и думать нечего. Весь урок думал, как вы там с Калошей Эдом… обработаете его, не обработаете… Обработали, называется! – воскликнул он горько. – Ни одной завальной карточки! Да я нахватаю их штук пять или шесть!
– Это максимум, что я мог сделать, не вызвав подозрений, – заметил Дюссандер. – Ваш Фрэнч хоть и болван, но свое возьмет. Если ты не возьмешь свое.
– Чего-чего? –
– Будешь работать. Эти четыре недели ты будешь работать как зверь. В понедельник ты пойдешь ко всем учителям и извинишься за наплевательское отношение к их предметам. А еще…
– Это не поможет, – перебил его Тодд. – Вы не врубились. По природоведению и истории они ушли, считай, недель на пять. По алгебре – вообще на десять.
– И тем не менее. – Дюссандер подлил себе виски.
– Смотрите, какой умник выискался! – заорал на него Тодд. – Нашли кому приказывать. Не то времечко, понятно?! – Он вдруг перешел на издевательский шепот. – Самое страшное оружие теперь у вас – морилка для крыс… вы, дерьмо засохшее, сморчок вонючий!
– Вот что я тебе скажу, сопляк, – тихо произнес Дюссандер.
Тодд дернулся ему навстречу.
– До сегодняшнего дня, – продолжал тот, отчеканивая каждое слово, – у тебя еще была возможность, весьма призрачная возможность выдать меня, а самому остаться чистым. Хотя при таких нервишках вряд ли бы ты справился с этой задачей, но допустим. Теоретически это было возможно. Но сейчас все изменилось. Сегодня я выступил в роли твоего дедушки, некоего Виктора Боудена. Любому человеку понятно, что это было сделано – как в подобных случаях выражаются? – с твоего попущения. Если сейчас все выплывет наружу, тебе не отмыться. Крыть будет нечем. Сегодня я постарался отрезать тебе пути к отступлению.
– Моя бы воля…
– ТВОЯ ВОЛЯ?! – загремел Дюссандер. – Кому есть дело до твоей воли! Плюнуть и растереть! От тебя требуется одно: осознать, в каком положении мы оказались!
– Я осознаю, – пробормотал Тодд, до боли сжимая кулаки; он не привык, чтобы на него кричали. Когда он их разожмет, на ладонях останутся кровавые лунки. Могло быть и хуже, если бы в последние месяцы он постоянно не грыз ногти.
– Вот и отлично. Тогда ты перед всеми извинишься и будешь заниматься. Каждую свободную минуту. На переменах. В обед. После школы. В выходные. Будешь приходить сюда и заниматься.
– Только не сюда, – живо отозвался Тодд. – Дома.
– Нет. Дома ты витаешь в облаках. Здесь, если понадобится, я буду стоять над тобой и контролировать каждый твой шаг. Задавать вопросы. Проверять домашние задания. Тогда я смогу соблюсти собственный интерес.
– Вы не заставите меня насильно приходить сюда.
Дюссандер отхлебнул из кружки.
– Тут ты прав. Тогда все пойдет по-старому. Ты завалишь экзамены. Я должен буду выполнять свое обещание. Поскольку я его не выполню. Калоша Эд позвонит твоим родителям. Выяснится, по чьей просьбе добрейший мистер Денкер выступил в роли самозваного дедушки. Выяснится про переправленные в табеле оценки. Выяснится…
– Хватит! Я буду приходить.
– Ты уже пришел. Начни с алгебры.
– А вот это видали! Сегодня только пятница!
– Отныне ты занимаешься каждый день, – невозмутимо возразил Дюссандер. – Начни с алгебры.
Тодд встретился с ним взглядом на одну секунду – в следующую секунду он уже перебирал в своем ранце учебники, – но Дюссандер успел понять этот взгляд, в нем без труда читалось убийство. Не в переносном смысле – в прямом. Сколько лет прошло с тех пор, как он видел подобный взгляд – тяжелый, полный ненависти, словно бы взвешивающий все «за» и «против», – но такое не забывается. Вероятно, подобный взгляд был у неге самого в тот день, когда перед ним так беззащитно смуглела полоска цыплячьей шеи Тодда… Жаль, не было под рукой зеркала.
ДА, Я ДОЛЖЕН БЛЮСТИ СОБСТВЕННЫЙ ИНТЕРЕС, повторил он про себя, сам удивляясь этой мысли. ЕГО НЕПРИЯТНОСТИ УДАРЯТ ПРЕЖДЕ ВСЕГО ПО МНЕ.
Май 1975 – Итак, – сказал Дюссандер при виде Тодда, наливая в пивную кружку любимый свой напиток, – задержанный освобожден из-под стражи. С каким напутствием? – Старик был в халате и шерстяных носках. В них можно запросто поскользнуться, поду мал Тодд. Он перевел взгляд на бутылку – Дюссандер хорошо поработал, содержимого оставалось на три пальца.
– Ни одной пары, ни одной завальной карточки, – отчитался Тодд. – Если продолжать в том же духе, к концу четверти будут сплошные пятерки и четверки.
– Продолжим, продолжим. За этим я как-нибудь прослежу. – Он выпил залпом и снова налил. – Надо бы это дело отметить. – Язык у него слегка заплетался; другой бы не заметил, но Тодду сразу было понятно, что старый пьянчужка здорово перебрал. Значит, сегодня. Сегодня или никогда.
Тодд был само спокойствие.
– Свиньи пускай отмечают, – сказал он.
– Я жду посыльного с белугой и трюфелями, – Дюссандер сделал вид, что пропустил выпад мальчишки мимо ушей, – но сейчас, сам знаешь, ни на кого нельзя положиться. Не изволите ли пока закусить крэкерами с плавленым сыром?
– Ладно. Черт с вами.
Дюссандер неловко встал, ударившись коленом о ножку стола, и, поморщившись, заковылял к холодильнику.
– Прошу, – сказал он, ставя перед мальчиком еду. – Все свежеотравленное. – Он осклабился беззубым ртом. Тодду не понравилось, что старик не вставил искусственную челюсть, но он все-таки улыбнулся в ответ. – Что это ты такой тихий? – удивился Дюссандер. – На твоем месте я бы колесом ходил.
– Никак в себя не приду, – ответил Тодд и надкусил крэкер. Он давно перестал отказываться в этом доме от еды. Старик скорее всего догадался, что никакого разоблачительного письма не существует, но не станет же он, в самом деле, травить Тодда, не будучи в этом уверен на все сто.
– О чем поговорим? – спросил Дюссандер. – Один вечер, свободный от занятий. Ну как? – Когда старик напивался, вдруг вылезал его акцент, который обычно раздражал Тодда. Сейчас ему было безразлично. Сейчас ему все было безразлично. Кроме одного – спокойствия. Он посмотрел на свои руки: нет, не дрожат.
– Мне как-то без разницы, – ответил он. – О чем хотите.
– Ну, скажем, о мыле, которое мы делали? Об экспериментах в области гомосексуальных наклонностей? Могу рассказать, как я чудом спасся в Берлине, куда я имел глупость приехать.