Четыре танкиста и собака

Пшимановский Януш

Водитель грузовика, на котором прибыли саперы, стоял на танке рядом с башней с ящиком в руках, наполненным водонепроницаемой смазкой. Захлопнув люк, он начал герметизировать щели изоляционной лентой и замазывать их тавотом.

Полковник и Маруся, стоя рядом с танком, слышали приглушенные, но отчетливые голоса, доносившиеся из танка.

— Механик готов, — докладывал Саакашвили.

— Готов, — вздохнул Черешняк.

— Порядок, — отозвался Густлик.

Сапер, давая условный сигнал, три раза стукнул по башне и спрыгнул с танка.

— Танк

готов, — подтвердил Кос.

— Остановка под водой означает конец. А еще мой груз не терпит толчков, — медленно говорил Павлов. — Пора.

— Запустить двигатель.

Свистнул стартер, зашумело маховое колесо.

Полковник прикоснулся к плечу Маруси. Они отошли к стене, под которой по сточному рву, чуть всплескивая, текла вода.

— Отдали им лекарства?

— Забыла, — растерянно ответила девушка и закашлялась.

Заработал двигатель танка, сначала на малых оборотах. Потом механик-водитель прибавил газ и включил рефлекторы. Танк медленно тронулся с места, преодолел груду развалин и осторожно начал погружаться в темную, казавшуюся густой воду. Скоро он совсем исчез.

27. Шарик совершает ошибку

Внутри тщательно закрытого танка, единственным отверстием которого, ведущим наружу, является вентиляционная труба, иначе звучит мотор, иначе воспринимается каждый звук. Кажется, что по-другому выглядят даже лица членов экипажа, которые знаешь лучше, чем свое собственное лицо. И страх испытываешь другой, незнакомый. Это как хождение по доске; чтобы пройти по полу — достаточно одной, а вот если бы пришлось идти на высоте пятого этажа, то и пять досок показались бы слишком узким помостом, потому что каждый неверный шаг грозит гибелью.

Так и здесь, внутри идущего под водой танка. Если сделаны неправильные замеры, если Павлов ошибся в расчетах, то мотор в течение нескольких секунд высосет весь воздух и экипаж погибнет от падения атмосферного давления, прежде чем задохнется.

Все углы танка заполнены ящиками и мешками сапера, места для людей осталось совсем мало. Свет от ламп, освещающих приборы и прицелы, едва рассеивает мрак. Сердца стучат в ускоренном ритме. Кажется, что с каждой минутой становится жарче и душнее.

Шарик сидит около механика и, чувствуя разлитое в воздухе беспокойство, тихонько попискивает. Передние лапы у него дрожат, уши прижаты к голове.

Саакашвили, натянутый как тетива, не отрываясь смотрит в визир, где в ослабленном водой свете фар едва различимы ближайшие шпалы железнодорожного полотна да изредка, как грозный ус, блеснет сорванный рельс.

Томаш тоже приклеился к своему перископу: некоторое время он еще видел на воде блеск далеких огней, которые они оставили за собой, а вверху — ребристость бетонного свода. Потом один, а за ним второй всплеск воды омыли стекла, и наступила темнота.

— Залило, — сказал он со страхом.

— Спрашивает тебя кто? — проворчал Густлик, отрывая взгляд от прицела и с неожиданным интересом рассматривая свои ладони.

Сидевший выше всех

Кос только теперь увидел то, что минуту назад увидел Черешняк, и доложил Павлову:

— Погружение полное.

— Все в норме. Время совпадает, — ответил капитан и начал тихо насвистывать родившуюся во время войны песню об «украинской Висле»: «Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч…»

Заскрежетала гусеница, танк подбросило. Саакашвили выправил курс, вернулся снова на шпалы. Перед ним опять замаячил рельс-проводник. За эти две секунды Саакашвили покрылся потом, губы пересохли.

Капитан начал посвистывать немного громче и через некоторое время наконец сообщил:

— Половина дороги.

Раздался скрежет, вентиляционная труба зацепила за перекрытие, дрогнула в основании — над самой головой Черешняка.

Томаш, слыша скрежет, со страхом взглянул вверх. Прямо на грудь ему, под расстегнутый комбинезон, хлестнула узкая, твердая струя воды.

— Ребята, течет!

— Да кто тебя спрашивает, несчастье ходячее… — Густлик протиснулся мимо орудийного замка, попытался тряпками заткнуть отверстие.

Эта, казалось бы, безнадежная борьба длилась всего какое-то мгновение, и вдруг вода сначала стала течь меньше, потом прекратила совсем, и только запоздалые капли падали на лицо Томаша.

— Начинаем выходить, — доложил Кос.

Он с облегчением наблюдал в визир, как появляется конец ствола, затем основание орудия и наконец передняя броня с люком механика. Вначале над фарами разлилось светлое пятно, потом свет пробил поверхность воды, прыгнул в глубь туннеля, и все увидели через перископы, что там вода кончается, а дальше лежат перекрученные рельсы на остатках обгоревших шпал, разбросаны смятые в огне куски железа, почерневшие от сажи.

— Можно? — спросил Елень.

— Открывай.

Звякнул замок, Густлик нажал на люк. Металл, тщательно обработанный смазкой, не отходил, но при втором толчке уступил. Силезец выскочил на броню с автоматом в руках.

— Стоп! — услышали они команду Коса.

«Рыжий» послушно остановился. Часть гусениц у него была еще в воде, но сам он весь уже стоял на берегу, на мокрых от волны шпалах.

Теперь все начали действовать одновременно и без приказов, по заранее установленному плану. Густлик прикрыл шлемом фару, чтобы свет не был виден слишком далеко впереди. Пучком пакли стер смазку с переднего люка, двумя рывками сорвал изоляционную ленту.

— Открывай!

В подтверждение своих слов он стукнул прикладом по броне и, когда люк открылся, тихо свистнул собаке. Вместе с Шариком он побежал в темноту туннеля, а за ними вдогонку, немного замешкавшись, бросился Томаш.

Янек с Григорием сбросили вентиляционную трубу, погнутую ударом о перекрытие, сняли колпаки со стволов пулеметов и пушки. Пучками пакли принялись стирать жирную смазку и изоляцию. Едва они закончили работу и Кос с неохотой подумал, что надо еще очистить аварийный люк, как с удивлением увидели, что из-под танка вылезает Павлов.