Четыре жизни академика Берга

Радунская Ирина Львовна

На другой фотографии Ксюша в той же позе, только вместо столика ему подсунули кресло с сестрой Дагмарой — очаровательная девушка в белой кофточке, одновременно веселая и печальная: рот улыбается, глаза грустят. Видно, ей жаль расставаться с братишкой. Но у Акселя по-прежнему решительный вид, он готов стать мужчиной.

Однако когда мама и сестра, оставив его в корпусе, ушли, его надолго охватила тоска. К тоске прибавилось еще одно странное ощущение — чувство неловкости оттого, что вокруг были одни мальчики и мужчины. Ведь он последние годы рос без отца — с мамой, тетей и тремя сестрами, и у него даже не было настоящих друзей-мальчиков.

Он помнит, как его поставили в шеренгу таких же мальчишек, в такой же форме, с такими же блестящими пуговицами и пряжками, которые во все века отличали военных от штатских,

и какой-то дядя в такой же форме, с такими же пуговицами и пряжкой — только дядя и форма были большими – повел их через огромные залы и комнаты. Аксель никогда до того не был в таком невероятно большом и роскошном доме. Привели их в светлый зал, где стояли колонны и между ними кровати, кровати, кровати, кровати, а рядом с каждой кроватью тумбочка. И все кровати и все тумбочки были так же похожи друг на друга, как пуговицы и пряжки на мальчиках и сами мальчики в своих одинаковых формах. Аксель пришел в полное уныние. А когда воспитатель, назвавший себя Петром Петровичем Братке, обратился к ним с речью и рассказал о жизни в интернате, о правилах поведения, о том, что мальчикам можно и чего нельзя, Акселю стало так страшно, что он воспользовался первым же удобным случаем и выпрыгнул из окна. Но побег не удался, он был снова водворен в это мужское общежитие, и неловкость и грусть оттого, что рядом нет ни одной женщины, еще больше овладели им. Это состояние Берг описал такими словами: «как бы не к кому обратиться». Мальчик очень скучал. А впереди были годы вдали от семьи, многие годы жизни на людях, по команде, в строю.

Кадеты вставали в семь утра, строем шли на утреннюю зарядку. Строем шли на молитву, хором читали «Отче наш», одновременно брались за ложки в столовой — огромном зале на семьсот-восемьсот человек, где, однако, царили идеальный порядок и тишина. За каждым столом человек на двадцать назначался старший, и ему грозил карцер, если порядок нарушался. Ребята, естественно, своих не подводили, и все было чинно-мирно.

Жизнь на глазах посторонних очень тяготила Акселя. Мальчиков, правда, отпускали домой по субботам и воскресеньям, и первое время он, запыхавшись, вбегал в дом, так велико было его нетерпение увидеть своих. Но скоро эта радость для него прекратилась — мать получила место директрисы женской гимназии в эстонском городе Тарту и увезла сестер с собой. Она писала ему теплые, остроумные письма, но это были только письма. Воскресенья Аксель проводил теперь в доме деда, а дед становился старее и сварливее и по-прежнему не одобрял будущей профессии внука. Бывало, что кто-нибудь из товарищей приглашал его к себе, но это еще больше усиливало тоску по родному дому.

ПЕРВЫЕ РАЗОЧАРОВАНИЯ

Тяжелый след в душе оставила и его первая кадетская дружба. Соседом по парте оказался черненький подвижной мальчик с тонким лицом и умными недетскими глазами. Фамилия его была Гассельблатт. Он был неровного характера: то беспричинно оживлен, то вдруг так задумается, что не слышит обращенного к нему вопроса.

Но был мягок, добр и, видно, тоже тяготился жизнью в корпусе. Берг и Гассельблатт подружились, и дружба их с каждым днем становилась все глубже и искреннее. У них было много общих интересов. Как и другие мальчики, они проглатывали один за другим многочисленные в ту пору детективы. Книжный рынок был наводнен историями разного рода сыщиков и искателей приключений. Не было мальчика, который не прошел бы через полосу такого увлечения. Но Гассельблатт, как и Берг, тянулся к серьезной литературе. Он хорошо знал французский и много читал в оригинале. И мальчиков прежде всего объединило совместное чтение. Особенно увлек их Жюль Верн, и для обоих тяжелым ударом было известие о смерти любимого писателя. Ребят восхищало в Гассельблатте удивительное умение мгновенно решать в уме самые трудные задачи. Учился он превосходно. Был первым учеником. Два года подряд кончал с отличием. А после второго исчез. Разнесся слух, что он в сумасшедшем доме. Для мальчиков это было неожиданным известием. Он ничем не проявлял своей ненормальности, а может быть, она проявлялась самым коварным образом: в повышенных способностях, в умении быстро все схватывать. Для Акселя это было трагедией, он не мог забыть своего друга, и место рядом с ним долго оставалось свободным.

Постепенно Аксель сблизился с Севкой Переяславцевым, бесшабашным

пареньком, который казался его полной противоположностью. Может быть, разница в характерах и влекла мальчиков друг к другу. У них было только одно общее пристрастие — рисование. Севка превосходно рисовал и всерьез мечтал стать художником, но отец категорически препятствовал наклонностям сына и отдал его в Александровский корпус. А сын и здесь каждую свободную минуту рисовал. Но этой детской дружбе тоже не удалось перерасти во взрослую: после окончания корпуса Сева не стал ни художником, ни военным. Он умер от чахотки.

Единственный соученик Берга по Кадетскому корпусу, доживший до старости, — Владимир Александрович Никитин. Они несколько лет сидели за одной партой. Это был подтянутый, серьезный мальчик, с успехом окончивший корпус. Строевым офицером прошел всю Первую мировую войну. После революции пошел учиться и стал инженером-кораблестроителем.

Владимир Александрович жил и работал в Ленинграде и считался одним из самых известных кораблестроителей. Друзья встречались и регулярно переписывались.

НАСЛЕДСТВО ПЕТРИШУЛЕ

Жизнь в корпусе вскоре стала выглядеть не столь страшной, какой показалась в первые дни. Там царили чистота, дисциплина, не было муштры и жестокости. Товарищи Акселя – в большинстве дети военных, из интеллигентных семей — понятие чести и порядочности усвоили с детства. Честность считалась необходимым качеством, поддерживаемым всем порядком жизни в училище. Абсолютно никаких краж. Никакого вранья.

Штабс-капитан Петр Петрович Братке оказался прекрасным педагогом, понимающим психологию мальчиков и тепло относившимся к ним. Он проводил весь день с воспитанниками, стремясь сблизить их, выявить и развить способности каждого.

В корпусе были производственные мастерские, спортивный зал, музыкальные комнаты, и мальчики могли в свободное время заниматься любимым делом. Увлекающийся спортом шел в спортзал, и никто не принуждал его учиться слесарному делу. Любящий музыку мог продолжить свои занятия и здесь. Аксель записался на уроки скрипача, музыканта из оркестра Мариинского театра, который несколько раз в неделю приходил в интернат и занимался с желающими. Он разучивал с ними Баха и Генделя, Чайковского и Моцарта. Скоро Аксель с успехом занял место второй скрипки в кадетском оркестре под управлением Франца Францевича Шоллара.

Однако с учебой дело долго не налаживалось — наследство Петришуле давало себя чувствовать. Снова «заедала» математика.

Маленький бесцветный старичок преподавал математику очень скучно, а требовал от ребят слишком много. Аксель продолжал не успевать, и его уже начали считать неспособным. Кто бы мог поверить тогда, что математика станет основой его научной деятельности!

Положение с математикой изменилось внезапно — сестра Маргарита сказала Акселю, что, если так будет продолжаться, ему не стать моряком, так как математика — основа всех морских наук.

И теперь каждый раз, когда Аксель бывал дома, они подолгу просиживали с Маргаритой над задачками. Вскоре Аксель по успеваемости стал вровень с лучшими учениками в классе — Гассельблаттом и Никитиным. Но за ним еще долго тянулись низкие баллы по немецкому языку, а здесь, казалось, можно было бы ожидать более отрадных результатов. Но… Преподавателя немецкого языка, толстяка фон Бурей, не любил никто из ребят. Он был педант и страшно важничал, может быть потому, что преподавал не только в Александровском кадетском корпусе, но и в аристократическом пажеском. Когда этот лысый и курносый немец входил в класс, начинался спектакль в сопровождении жужжанья перьев, которые вставлялись в щель парты и служили ребятам замечательным шумовым инструментом. Бурей злился, бегал к директору и требовал вызова родителей. Он особенно преследовал голубоглазого белобрысого кадета с насмешливыми глазами, который всем подсказывал. Но вполне приличное знание немецкого языка делало того неуязвимым. Бурей, однако, скоро обнаружил его слабость — кадет не хотел заучивать стихи наизусть. А зубрежка стихов была коньком Бурей, он считал, что так легче всего привить любовь к немецкой поэзии. Он особенно мучил ребят стихами Гёте и Шиллера. Берг вел с Бурей постоянную войну, теряя в ней баллы. До сих пор при упоминании его имени он начинает почти непроизвольно бубнить длиннющие немецкие стихи. Удивляется, чертыхается, но бубнит!