Четыре жизни Хелен Ламберт
Шрифт:
Джульетта кивнула.
Спустя несколько минут, когда Маршан получил желаемый эскиз, он позвал горничную.
– Возьмите мальчика, – велел он. – Дайте ему молока и уложите спать.
Служанка кивнула и сняла ерзающего мальчика с колена Джульетты, которое онемело от долгого сидения в одном положении. Марсель поспешно последовал за служанкой, обещавшей конфеты.
Еще час они молча работали. Сидя на железной скамейке и закинув одну ногу на другую, Маршан рисовал девичье лицо, чередуя карандаши и растирая пальцем бумагу. Наконец мазки Маршана смягчились, и он встретился глазами
– Мать говорит, что ты выходишь замуж.
– Да, – хмуро подтвердила она. – В следующем году.
– А где же радость? – Его лицо исчезло за мольбертом, и он стал просто голосом среди солнечной тишины.
– Он ужасный мальчишка.
Маршан выглянул из-за мольберта и снова встретился с ней глазами. И перестал рисовать.
– Когда-то все мы были ужасными мальчишками. – Он положил руки на колени. – Ты знаешь, что значит быть замужем, Джульетта?
Джульетта ничего не ответила.
– Так я и думал. – Он вздохнул, покачал головой. – Женщины вступают в брак очень неподготовленными, особенно здесь, в деревне.
– Но я не хочу жить в деревне. – Джульетта удивилась напору, который прозвучал в ее тоне. – Я хочу жить в Париже.
– Правда? – Голова Маршана скрылась за мольбертом. – Что тебе известно о Париже?
– Что мне известно? – переспросила Джульетта. – Я глупая девочка, и я ничего не знаю. Но я знаю, что не хочу оставаться здесь.
Маршан, вытирая руки тряпкой, встал со скамейки и подошел к Джульетте. Когда он присел перед ней, она увидела, что уголь запачкал предплечья его рубашки.
– Ты далеко не глупая, моя Джульетта. – Протянув руку, он коснулся ее щеки. – В тебе есть что-то особенное, и ты это знаешь, так ведь?
Что-то вспыхнуло в сердце Джульетты, и она наклонилась к его руке. Он перестал гладить ее щеку и придвинулся настолько близко, что она почувствовала запах его дыхания с легкой табачной ноткой.
– Иногда я вижу тебя во сне, юная Джульетта. – Маршан грустно улыбнулся. – Вот почему я рисую тебя. – Он убрал руку, поднялся и повернулся спиной, как будто чего-то стыдился или слишком много сказал. – На сегодня мы закончили. Я велю служанке привести Марселя к воротам.
Джульетта поправила свисающее с плеча платье и направилась к воротам, всю дорогу прикасаясь к щеке. Лицо полыхало так, что пришлось остановиться у каменной лестницы, чтобы немного остыть под прохладным дуновением ветерка.
Спустя несколько недель Маршан перенес этюды на большой лист бумаги размером с холст, а затем переместил грубый набросок позы Джульетты, смешав краску с обратной стороны листа и прижав к холсту. Какое-то время Маршан убирал лишнюю краску, пока не остался доволен проделанной работой. Он позволил Джульетте поэкспериментировать с переводом рисунка, выдав небольшой кусок бумаги. Используя тушь, художник подкрасил рисунок и нанес финишный лак, чтобы линии никуда не исчезли. Только когда очертания эскиза его устроили, за мольбертом закипела настоящая работа. Он начал с белого, серого и коричневого и каждый день накладывал слои, – иногда гуще, чем нужно; тогда он брал нож и соскабливал краску, пока не добивался нужного эффекта. Цвета, изображенные Маршаном, казались Джульетте даже более реальными, чем окружающие ее цвета. Терпеливо и неторопливо он накладывал слой за слоем, время от времени возвращаясь к своим наброскам, которые служили ему руководством. Джульетта не раз заставала Маршана на четвереньках среди обрывков бумаги, занятого поиском нужного оттенка синего.
Беременная жена Маршана лежала в постели до тех пор, пока местный врач не счел разумным отправить ее обратно в Париж. Маршана, похоже, подобный поворот событий не слишком беспокоил: он просто позволил супруге уехать в сопровождении горничной.
Порядок работы Джульетты и Маршана был всегда один и тот же: несколько минут он работал с Марселем и Джульеттой, затем отправлял ребенка с горничной на дневной сон, а сам оставался с Джульеттой наедине. За эти недели Маршан закончил три сольные картины – все у фонтана. Когда Джульетта набиралась смелости заговорить – обычно на второй час, – она просила художника описать район, где он жил в Париже, и городские будни. Маршан рассказывал ей о книжных магазинах и кафе, о прогулках на остров Сен-Луи и о карусели в Люксембургском саду.
На шестнадцатый день рождения Джульетты погода выдалась хмурой. Во дворе начал накрапывать дождь, поэтому Маршан перенес сеанс в мастерскую. На мольберте Джульетта нашла небольшую картину, покрытую бежевой тканью.
– Что это? – Джульетте всегда нравилось раскрывать готовые картины Маршана.
– Открой, – сказал он. – Это подарок на день рождения.
Под тканью Джульетта нашла изображение города. Она нахмурилась, поскольку ожидала увидеть на картине себя, и смущенно склонила голову.
– Это мой Париж, – прошептал ей на ухо Маршан, приблизившись к Джульетте со спины. – Я нарисовал его для тебя. – Он стоял так близко, что Джульетта почувствовала, как струящаяся ткань его штанов щекочет ее лодыжку. Его руки легли ей на плечи. – Это вид, который ежедневно открывается моему взору, когда я живу в городе. Я мечтал, чтобы ты увидела Париж моими глазами. Я не пишу пейзажи, поэтому приношу извинения, если картина не так хороша, как другие мои работы. Но уверяю тебя, что она особенная.
Джульетта повернулась и посмотрела на него. Она чувствовала, как на ее глазах выступают слезы.
– Тебе нравится? – смущенно спросил Маршан. Вытащив очки из кармана брюк, он начал протирать их платком.
Джульетта кивнула. Огюст Маршан был высоким мужчиной, и девушка призадумалась, прежде чем поднять глаза. Она знала, что мог означать столь близкий и пристальный взгляд.
– Для меня никто никогда ничего не писал.
– Брось скромничать, – засмеялся Маршан. – Я нарисовал около двадцати твоих портретов.
Джульетта покачала головой.
– Вы никогда не рисовали для меня, и вы это знаете.
Подарок художника придал Джульетте смелости. Она чувствовала, как сильно он хотел, чтобы ей понравилась картина. Но теперь Джульетта понимала: Маршан смотрел на нее не только глазами художника, но и глазами мужчины. Они стояли в мастерской, слушая громкий стук барабанящего по стеклу дождя. Они смотрели друг на друга, зная, что произойдет дальше, но никто из них не решался сделать первый шаг.