Четыре. История дивергента

Рот Вероника

– Я тебе доверяю, – отвечаю я.

Я не собираюсь отказываться от вызова, особенно после того, как все остальные выполнили свои задания.

– Хорошо. – Тори зевает. – Чего только не сделаешь ради своей фракции. Сейчас вернусь, мне надо надеть штаны. – Она закрывает разделяющую нас дверь.

По дороге сюда я голову сломал, пытаясь понять, какую татуировку я хочу и в каком месте. Я не мог решить – мысли путались. И сейчас не лучше. Спустя несколько секунд Тори возвращается уже в штанах, но еще босиком.

– Если у меня будут неприятности из-за того, что я включила свет в ночное время, я буду утверждать, что ко мне вломились вандалы. И я назову их имена.

– Понял, – киваю я.

– Здесь есть черный ход. Проходите за мной, – говорит Тори, подзывая нас.

Я следую за ней в темноте через прибранную гостиную. На кофейном столике валяются листки бумаги, испещренные рисунками. Некоторые сделаны небрежно и просто, как большинство татуировок, которые я когда-либо видел, а другие – сложнее, со множеством деталей. По-видимому, Тори – лихое воплощение художника. Я торможу у стола. На одной из страниц изображены символы всех фракций, но без колец, которые обычно их соединяют. Снизу – дерево Товарищества, из его корней появляется глаз Эрудиции и весы Правдолюбия. Над ними – руки Альтруизма, они словно баюкают пламя Лихачества. Кажется, что символы произрастают друг из друга.

Остальные лихачи прошли мимо меня. Я поторапливаюсь, чтобы догнать их. Кухня Тори тоже выглядит безупречно, несмотря на устаревшую технику, ржавый кран и холодильник, дверцу которого придерживает большой зажим.

Открытая задняя дверь кухни ведет в узкий сырой коридор. Я бреду по нему и попадаю прямиком в тату-салон. Я бывал здесь раньше, но никогда не переступал его порог, будучи уверенным, что у меня нет причин, чтобы протыкать собственное тело иголкой. Зато теперь, я думаю, у меня есть одна причина. После того как я сделаю татуировку, не только лихачи, но и я сам буду видеть нового себя каждый раз, глядя на свое отражение в зеркале.

Комната завешана рисунками. Стена у двери полностью посвящена символам Лихачества, некоторые – угольно-черные, некоторые – цветные и едва узнаваемые. Тори включает свет над одним из кресел и складывает инструменты на поднос рядом. Лихачи садятся на скамейки и стулья вокруг нас, как будто собираются смотреть представление. Мое лицо горит.

– Основные законы татуажа, – начинает Тори, – чем меньше твоя жировая прослойка или чем ты костлявее в месте нанесения татуировки, тем больнее тебе будет. Первую картинку стоит набивать… я даже не знаю, на руке или…

– Или на заду, – предлагает Зик, фыркнув от смеха.

Тори хмурится.

– Обычно первую татуировку там не делают. Да и последнюю тоже.

Я кошусь на парня, который бросил мне вызов. У него – непроницаемое лицо. Я понимаю, чего он ждет и на что надеются они все – что я набью что-нибудь маленькое на плече или на ноге, – то, что легко спрятать. Я бросаю взгляд на стену с символами. Один из них меня особенно привлекает – искусное изображение пламени.

– Вот эту, – заявляю я, указывая на рисунок.

– Понятно, – отвечает Тори. – Уже придумал, где?

У меня на колене – глубокий шрам, полученный еще в детстве от падения на тротуаре. Мне всегда казалось глупым, что та боль, которую я испытал, не оставила на мне видимых отметин. Иногда, не имея доказательств, я начинал сомневаться, что действительно прошел через это, – спустя время воспоминания становились смутными. Мне хочется иметь своего рода знак, свидетельствующий о том, что хотя раны и заживают, они не исчезают. Они – всегда и везде со мной, таков порядок вещей. Вот чем будет для меня первая татуировка – шрамом. И меня вполне устраивает подобный расклад. Тату должна запечатлеть самое худшее воспоминание, связанное с физической болью, которое у меня есть. Я кладу руку на грудную клетку, думая о синяках, которые были там, и о страхе за свою жизнь, который я чувствовал в те давние моменты. У моего отца была череда плохих ночей сразу после смерти матери.

– Ты уверен? – спрашивает Тори. – Возможно, ты выбрал самое болезненное место на теле.

– Ну и хорошо, – отвечаю я и сажусь в кресло.

Толпа лихачей улюлюкает и передает по кругу уже другую фляжку – бронзовую, крупнее предыдущей.

– Значит, сегодня у нас здесь мазохист. Отлично. – Тори садится на стул и надевает резиновые перчатки.

Я пододвигаюсь вперед и задираю рубашку. Тори протирает мои ребра ватой со спиртом. Она почти закончила, но внезапно морщит лоб и касается моей кожи кончиком пальца. Спирт щиплет мою не зажившую рану, и я вздрагиваю.

– Откуда все это, Четыре? – спрашивает Тори.

Я поднимаю глаза и замечаю, что Амар очень мрачен.

– Он у нас неофит, – поясняет он. – Они вечно ходят в порезах и синяках. Ты пока не видела, как они хромают. Грустное зрелище.

– У меня на колене гигантский синяк, – вступает Зик. – Отвратительного синего цвета…

Зик закатывает штанину, чтобы продемонстрировать присутствующим свой синяк, и неофиты тут же начинают показывать свои ссадины и шрамы.

– Этот я получил, когда меня скинули с зиплайна [1] .

1

Гравитационное устройство, состоящее из кабелей и блоков, размещенное между двумя точками, которое изначально было создано для быстрой доставки людей и грузов через каньоны, реки и непроходимые области в отдаленных районах Китая и тропических лесах Коста-Рики. В настоящее время зиплайн используется в качестве аттракциона и представляет собой спуск по натянутым над оврагами металлическим тросам от одной платформы до другой. Зиплайн также известен под следующими названиями – «сильный наклон», «летучая лисица» и «тирольская переправа».

– А ты в меня ножом попал, когда у тебя рука дрогнула во время метания ножей, и теперь мы в расчете.

Тори пристально смотрит на меня пару секунд, и я уверен, что она не поверила Амару, но решила не поднимать щекотливую тему. Вместо этого она включает жужжащую иглу. Амар вручает мне флягу. Алкоголь до сих пор жжет мне горло, а игла касается моих ребер. Я опять вздрагиваю, но почему-то боль меня не пугает.

Я ею наслаждаюсь.

* * *

На следующий день, когда я просыпаюсь, у меня все болит. Особенно голова. О Господи, моя голова!

Эрик устраивается на краю матраса моей кровати и завязывает шнурки. Кожа вокруг кольца на его губе красная – наверное, он проколол ее недавно. А я даже не обращал внимания на его пирсинг.

Он пялится на меня:

– Выглядишь паршиво.

Я сажусь, и от быстрого движения в черепе стучит еще сильнее.

– Надеюсь, когда ты проиграешь, ты не будешь оправдываться своим похмельем, – говорит Эрик немного насмешливо. – Потому что я в любом случае тебя сделаю.

Он поднимается, потягивается и выходит из спальни. Сперва я не шевелюсь, обхватив голову руками, а затем встаю, чтобы принять душ. Из-за татуировки на боку мне приходится мыть только половину тела. Лихачи просидели со мной несколько часов, ожидая, пока мне доделают тату, и к тому моменту, когда мы ушли, все фляжки были пусты. Тори одобрительно подняла вверх большой палец, когда я поковылял из салона, а Зик положил руку мне на плечо и сказал: