Четырнадцатилетний истребитель
Шрифт:
– Или мы их победим, или они зроблят нас своими рабами. Допустим это?
– закончил комдив.
– Не-ет!..
– отозвалось эхом.
– Тогда клянемся, хлопцы, шо будемо битися до последнего удара сердца!
– Клянемся-я!
– воедино отозвалось много тысяч голосов.
Ваня почувствовал, как на этой солнечной поляне к нему вернулось прежнее: всё светлое, будто он снова очутился в родной семье и своей школе. Его судьба слилась с судьбами тысяч молодых бойцов, и его личное горе потонуло перед общей огромной бедой.
5
Секунды перед боем всегда томительны... Ваня
Среди гула моторов уже различался лязг гусениц. Пришлепывая, они молотили землю, с треском подминали сухие кустики краснотала и все, что попадало им на пути. Ваня рассмотрел на стальных коробках черные кресты, обведенные желтым, дула пулеметов по обе стороны от смотровых щелей водителя. Хоботы пушек поворачивались вместе с башней, выискивая цель. Ваню пригибало вниз неодолимое желание спрятаться за каменную стену, но, поборов себя, он глядел через разбитые стекла оконного проема на приближающуюся смерть.
Танки не дошли с полкилометра до огневых истребителей и, повернув, ринулись к переправе через Дон. Ваня облегченно вздохнул: теперь не раздавят... Но тут же услышал, как громко и задорно лейтенант выкрикнул: "Взво-о-д!.. По бортам фашистских танков... бронебойным... Огонь!"
Звонче "сорокопяток" не бьет ни одна пушка. В ушах Вани даже зазвенело. Из оконного переплета вылетели остатки стекол. Передний танк дрогнул и неуклюже завертелся на месте. "Ага, фашист, ногу перебило!" обрадовался Ваня. От второго снаряда танк с перебитой гусеницей окутался дымом. Разом взорвалась башня у другого. От меткого попадания горел уже третий!..
Ваня от восторга запрыгал у окна. Ему хотелось броситься и обнять всех. Но радость была преждевременной... В сарае со страшной силой рвануло! Рвануло до боли в ушах. После этого выстрелы "сорокопяток" ему слышались, как легкие щелчки. А в нескольких метрах от него в каменной стене зияла большая дыра.
Танки повернули от переправы и с ходу открыли огонь по истребителям. "Шестьдесят танков против шести маленьких "сорокопяток". Фашистов больше в десять раз..." - не успел подумать Ваня, как с воем и грохотом что-то обрушилось. Он инстинктивно распластался на полу... Сверху падали обломки кирпичей, больно ударяли по ногам, спине, рукам, которыми он прикрывал голову. Ваня оглох от грохота, тело одеревенело от множества ударов, и он уже не чувствовал навалившейся тяжести.
Мальчишка считал, что все кончено. Но от раскаленного металла и горелой земли остро защекотало в ноздрях и горле. И тогда он вспомнил, что он Иван Федоров и что он изо всех сил рвался на фронт, А теперь рядом идет бой, а он, как трус, спрятался за каменной стеной. Он решил тут же оторваться от пола. Первая попытка не удалась. Все тело пронзила острая боль, будто его избили палками. Превозмогая ее, он все же попробовал подняться. А над ним целая гора... Острые кирпичи врезались в тело. Наконец ему удалось встать на четвереньки. Спиной он уперся в железную балку, которая, падая, удержалась на подоконнике, - это его и спасло.
С трудом Ваня выбрался из-под наваленных на балку досок от рухнувшего потолка. Кругом продолжало греметь, но он плохо слышал. Только видел огневые разрывы, столбы бурой земли, а вверху сквозь красную кирпичную пыль - пикирующих "юнкерсов". Они разбомбили сарай и теперь обстреливали из пулеметов.
Ване казалось, что он долго пролежал под бомбежкой, укрытый балкой, а прошло всего несколько минут, как прилетели "юнкерсы". Он выглянул из-за разбитой каменной стены... Пылала степь, горело с десяток подбитых танков. Полсотни бронированных громад рассредоточились и обхватили полукольцом истребителей.
Сбивая пыльцу с кирпичей, пули чиркали по краю стены, за которой сидел Ваня, но, как ни страшно было, он заставил себя смотреть на бой... Из ближнего орудия почему-то палил сам лейтенант, а наводчик Берест лежал навзничь у станины, заслонив рукой глаза от солнца. Заряжающим у пушки был сержант Кухта, а два бойца рядом с Берестой уткнулись в землю. Тут только и сообразил, что два бойца и Берест убиты. Береста, его тезки, Вани Береста, который вчера так весело распевал, нет в живых. Это было так невероятно, что он затрясся от гнева: "Ну, поганые фашисты, мне бы только добраться до пушки!.."
Подносчик сунул Кухте в руки снаряд и бросился к ящику боеприпасов, укрытому в яме. Он стал брать снаряд и завалился. По гимнастерке на боку расплылось кровавое пятно...
Ваня сжал зубы, перемахнул через стену, схватил снаряд, что лежал на руке убитого, и побежал к пушке. Выстрелом Дымов заклинил башню у ближайшего танка, и тот, разворачиваясь на гусенице, наводил ствол. Самое лучшее бить по такому танку, а пушка у лейтенанта не заряжена. Лейтенант повернулся к сержанту: "Снаряды!.."
Подбежавшему Ване подумалось, что лейтенант захочет прогнать его, но лейтенант вырвал снаряд и закричал:
– Ну же!.. Быстрее!
Ваня бросился к боеприпасам... Он и Кухта еле успевали подносить снаряды. Лейтенант сам заряжал и вел огонь. Ваня помнил, как дал первый снаряд лейтенанту, а потом все смешалось. В грохоте пушек, разрывах мин, треске пулеметов. Перед глазами стояло красное облако от разбитого кирпича, отчаянное лицо лейтенанта и его окровавленная рука. А стальные громады, уничтожая все на пути, неумолимо надвигались со страшным урчаньем и выворачивали душу леденящим лязгом гусениц. Вот-вот со скрежетом раздавят железные орудия, а потом захрустят его, Ванины, кости. Но он таскал и таскал снаряды и был готов таскать, пока не остановится сердце...