Чезар
Шрифт:
– И к чему всё идёт?
– К войне.
– К войне! – передразнил я. – Эдик, ты если народу всякую чушь задвигаешь, то хотя бы сам в неё не верь.
– Увидим, – проговорил он вяло. – А Челябинск вы ещё раньше добьёте. Теперь у вас все козыри на руках.
– Ты бы поменьше дягилевских балаболов слушал. Челябинск за счёт нас живёт. Знаешь, какова была цена Челябинску после катастрофы? Отрицательная. Потому что тогда здесь пахло не прибылью, а радиоактивным йодом, оттоком населения и рабочими бунтами. И если бы Сумин не уговорил Рыкованова взять на себя эти предприятия, знаешь,
– Была бы конкуренция.
– Кого с кем? Всё бы скупили иностранцы за копейку и продали по частям. И не было бы у Челябинска заводов, а была бы одна сплошная экология, которой некому насладиться. Без «Чезара» город бы умер.
– Не умер бы. Это вам так выгодно думать. Вы до сих пор ужасы зоны людям пересказываете, чтобы образ Рыкованова-героя создать. Старо уже…
– Что?! – вспылил я. – Да что ты знаешь о зоне! Когда это случилось, тебе сколько было? Полгода? Ты видел зону сразу после катастрофы? Ты знаешь, какие тут настроения были?
– Не видел, – пробурчал Эдик, снова затухая. – А вы, насколько я понимаю, тоже ликвидатором не были.
Я не ответил. Мы мчались по дороге от Кузнецкого к Аргаяшу. Гаишники, увидев госномер, деликатно отворачивались.
Я действительно не был ликвидатором, но, в отличие от Эдика, хорошо помнил понедельник 17 февраля 1992 года, когда мы впервые узнали о случившемся.
Я учился в десятом классе. Первым был урок географии, но Ирина Николаевна долго не появлялась, и пока её не было, мы кидались тряпкой, засыпав парты меловой пудрой. Потом многие вспоминали, что в воздухе был странный запах, но я его не заметил. Ирина Николаевна вошла в класс внезапно, как обычно собранная и неприступная. И всё же в её лице было что-то новое – какая-то обескураженность. Она оглядела класс и велела всем отправляться домой, потому что школу закрывают на санобработку.
Дома я застал мать. Её тоже отправили в отгул. На кухне стоял таз с марганцовым раствором, в котором она вымачивала занавески и вешала их на окна прямо так, мокрыми и розовыми.
– На заводе что-то случилось, – сказала она. – Какой-то вредный выброс. Сказали, закрыть все окна.
Она протирала марганцовкой пол и мебель, и с тех пор этот запах вызывает у меня приторное чувство тревоги.
Вечером мы стояли с ней у закрытого окна и смотрели на кусок улицы Сони Кривой, и нам казалось, что его заволакивает светящийся туман. Отец потом смеялся и называл нас сказочниками, потому что никакого радиоактивного тумана не было и быть не могло. С завода он вернулся только ночью, оживлённый и тревожный, убеждал нас, что ничего страшного не случилось – рядовая авария, и не у нас, а где-то далеко, под Свердловском. Через три дня его вызвали в военкомат.
В зоне отец отработает месяц, с начала марта по начало апреля 1992 года. В 1996 году его здоровье ухудшится, он будет много пить, а потом исчезнет. Просто уйдёт из дома искать свою умиральную яму и найдёт её, видимо, в зоне, в окрестностях которой его увидят в последний раз.
Я не помню, в какой последовательности мы узнавали о катастрофе. Информация просачивалась по крупицам и складывалась в шаткие картины версий и гипотез, которые оформились во что-то цельное лишь через десять или пятнадцать лет после аварии.
На Южно-Уральской АЭС использовался новый тип атомных реакторов на быстрых нейтронах БН-800 и БН-1000, где цифры обозначали электрическую мощность в мегаваттах. В начале 80-х такой реактор, но менее мощный, БН-600, запустили на Белоярской АЭС под Свердловском (сейчас Екатеринбургом), и опыт признали удачным. В реакторе на быстрых нейтронах в качестве агента охлаждения использовалась не вода, а жидкий натрий, и такой реактор, объясняли нам, не только безопасен, но и позволяет сжигать почти любое ядерное топливо, в том числе обеднённый уран и смеси с плутонием. Это открывало невероятные перспективы – на Урале были накоплены тонны отработанного топлива, которое теперь можно было использовать повторно.
После чернобыльский событий, когда на Украине едва не взорвался реактор на тепловых нейтронах, станции на быстрых нейтронах стали приоритетным направлением атомной энергетики. Считалось, что натрий с температурой кипения под 900 градусов способен охлаждать реактор даже при полном отключении циркуляционных насосов. Южно-Уральскую АЭС должны были запустить в 1992 году, но сроки сместили, и первый реактор БН-800 был пущен в мае 1991 года, а вскоре заработал второй – БН-1000. Позже эту спешку назовут одной из причин катастрофы. Реактор на быстрых нейтронах мощностью 1000 мегаватт был имиджевым проектом позднесоветской России, которая старалась таким образом создать альтернативу реакторам РБМК-1000 в Чернобыле, мощным, но ненадёжным.
Позже много говорили о том, что опыт несостоявшейся аварии в Чернобыле не был учтён в полной мере, что катастрофы под Челябинском можно было избежать, дав инженерам время на доработку реакторов типа БН. Говорили о необходимости внедрения некой натриевой полости для отвода избыточных нейтронов, о дополнительных стержнях, об аварийном расхолаживании реактора, о защите из карбида бора… Мы не понимали смысла этих фраз, и не особо в них верили. Что было – то было. У истории нет сослагательного наклонения.
Натриевый пустотный коэффициент реактивности – вот единственное, что мы усвоили из этой катастрофы. Об этом коэффициенте говорили круглосуточно несколько лет подряд. Его положительное значение в реакторе БН-1000 привело к тому, что когда при испытаниях на 80-процентной мощности возник локальный перегрев, натрий вскипел и стал пузыриться, из-за чего запустился порочный круг: больше пузырей, больше реактивности, ещё больше пузырей и так далее. Реактор расплавился и выбросил в атмосферу тонны радиоактивного топлива.
Это произошло в нескольких километрах от места аварии 1957 года, когда на комбинате «Маяк» взорвалась одна из ёмкостей с радиоактивными отходами. Только в этот раз всё будет хуже. Озерск, Кыштым, Верхний Уфалей, Касли будут расселены и превратятся в города призраки. Челябинск не пострадает от радиации, но рабочих с местных заводов будут массово привлекать к ликвидации, отправляя на самые опасные работы – мой отец окажется в числе таких полу-добровольцев. Многие из ликвидаторов сгорят от болезней, алкоголизма, психических расстройств.