Чик (Гуд бай, Берлин!) (др.перевод)

Херрндорф Вольфганг

– Из Ростова. Это в России. Но родственники у меня есть всякие. Поволжские немцы. Этнические немцы. А еще банатские швабы, валахи, цыганские евреи…

– Кто?

– Что «кто»?

– Цыганские евреи?

– Ну да. И швабы, и валахи…

– Такого не бывает.

– Чего не бывает?

– Цыганских евреев. Это чушь. Ты все время несешь какую-то чушь…

– Вовсе нет.

– Цыганские евреи – это все равно что французские англичане! Такого не бывает.

– Ну да, никаких французских англичан нет, – сказал Чик. – А французские евреи есть. И цыганские евреи тоже есть.

– Жидоцыгане.

– Именно. Они носят такую штуку на голове, ездят по России и продают ковры. Ну знаешь, эти… с такой

смешной штукой на голове. Как это? Кипа! С кипой на голове.

– Какая к черту кипа! Это все бред собачий.

– Ты что, не знаешь тот фильм с Жоржем Азнавуром? – Чику очень хотелось доказать мне, что все это правда.

– Фильм – это фильм, – парировал я. – А в реальной жизни можно быть либо евреем, либо цыганом – но не одновременно.

– Черт дери, цыгане – это не религия. А евреи – религия. Цыгане – это у которых нет домов.

– У которых нет домов, это – так, на секундочку! – берберы.

– Берберы – это вообще ковры, – возразил Чик.

Я надолго задумался, а когда наконец спросил Чика, действительно ли он цыганский еврей, он с серьезным видом кивнул, и тут я ему поверил.

Но во что я все равно не поверил, так это в этот бред про его деда. Потому что я прекрасно знал, «Валахия» – это просто такое слово. Я сотней разных способов пытался доказать ему, что Валахии не существует, и чувствовал, что мои слова становятся убедительнее, если подкреплять их широкими жестами. Чик тоже размахивал руками, а потом пошел взять еще пива и спросил, буду ли я тоже. Но пиво на меня не действовало, и я попросил принести мне колы.

Растроганно я следил за мухой, которая ползала по столу. У меня было такое ощущение, будто и муха растрогана тем, что я растроган. Я, правда, еще никогда в жизни ни с кем так душевно не разговаривал. Чик поставил на стол две бутылки и сказал:

– Вот увидишь. Там мой дед, сестра деда, два кузена и четыре кузины. А кузины у меня красивые, как орхидеи – вот увидишь!

Я уже и впрямь начал подумывать о поездке. Но как только Чик ушел, кузины и все прочее растаяло в тумане и исчезло, и осталось только гадкое чувство. Такое гадкое, что прям выть хотелось… Не из-за Чика, конечно. Из-за Татьяны. Из-за того, что я совершенно не знаю, что она теперь обо мне думает, и, может быть, никогда не узнаю. В этот момент я бы действительно многое отдал, чтобы оказаться в Валахии или еще где-нибудь, подальше от Берлина.

Прежде чем лечь спать, я опять включил компьютер, и обнаружил четыре мейла от отца, который жаловался, что мобильник у меня выключен, и я не подхожу к телефону внизу. Нужно было еще выдумать какую-нибудь отговорку и доходчиво объяснить, что у меня здесь все суперкруто. Как, впрочем, и было на самом деле. Но отвечать на отцовские письма не было никакого настроения, да и в голову ничего не приходило. Так что я параллельно открыл Википедию и набрал там слово «Валахия». А вот после этого действительно задумался.

19

Ночь на воскресенье. Четыре часа. Чик сказал, что это лучшее время. Четыре часа утра. Я почти не спал, только подремал полночи и моментально проснулся, услышав шаги на террасе. Я побежал открывать дверь – на пороге в сумерках стоял Чик с холщовым рюкзаком на плече. Разговаривали мы шепотом, хотя было и незачем. Чик оставил рюкзак у нас в коридоре, и мы выступили в поход.

На обратном пути из Вердера он поставил «Ниву» туда, где, по его словам, она всегда стояла. Это всего в десяти минутах от нашего дома. Прямо перед нами в сторону центра города пробежала лиса. Мимо с шумом проехала поливальная машина. Старушка, громко кашляя, шла нам навстречу. Вообще-то в ночи мы выглядели куда подозрительнее, чем днем. Метров за тридцать до «Нивы» Чик сделал мне знак остановиться. Я вжался в кустарник изгороди и стал слушать, как колотится

у меня сердце. Чик вытащил из кармана желтый теннисный мячик. Он прижал его к замочной скважине на дверце «Нивы» и стукнул ладонью сверху. Я терялся в догадках, зачем это нужно, но Чик шепнул: «Профи в деле!», открыл дверь и тут же махнул мне рукой, чтобы я залезал внутрь.

Потом он снова покопался в проводах, завел мотор и попытался выехать с парковочного места, расталкивая бамперами машины впереди и сзади нас. Я сидел, съежившись на переднем сиденье рядом с Чиком, и разглядывал теннисный мяч. Абсолютно обычный теннисный мяч, только с дыркой диаметром в палец.

– И что, так можно с любой машиной?

– Не с любой. Только если центральный замок. Делаешь вакуум – и все.

Он пытался выскрести машину с парковочного места, а я крутил и сжимал мячик в руках, ничего не понимая. «Русские», – подумал я.

Через десять минут мы уже грузили вещи в машину. У нас есть прямой ход из дома в гараж, и мы стащили туда все, что нам казалось хоть как-то разумным взять. Прежде всего, взяли хлеб, консервы, хрустящие хлебцы и то, что можно на все это мазать – плавленый сыр, джем, паштет и всякое такое. Мы рассудили, что в поездке иногда будем есть. А для этого нам, конечно, понадобятся тарелки, ложки и ножи. Еще мы взяли трехместную палатку, спальные мешки и пенки. Правда, пенки мы тут же выложили и положили вместо них надувные матрасы. Сначала мы полдома снесли в машину, а потом начали все выбрасывать – большинство вещей совершенно не нужны. Мы таскали эту кучу вещей туда-сюда. Например, поспорили, надо ли брать ролики. Чик считал, что они могут понадобиться, если у нас закончится бензин – чтобы доехать до заправки. А я говорил, что в таком случае можно сразу брать складной велосипед или уж вообще путешествовать на велосипедах. В конце концов, мы придумали взять с собой ящик воды. Как потом оказалась, это было самой лучшей или вообще единственной разумной нашей идеей. А все остальное было совершенной фигней: мы взяли бадминтонные ракетки, огромную кипу манги, четыре пары обуви, отцовский ящик с инструментами и шесть замороженных пицц. Чего мы не стали брать, так это мобильников.

– Чтобы всякие говнюки не определили, где мы находимся, – объяснил Чик.

И дисков мы тоже не взяли. В машине были огромные колонки, но проигрыватель только кассетный – он был обит войлоком и прикручен под бардачком. Честно сказать, я был даже рад, что не буду слушать Бейонсе еще и в машине. Двести евро мы, конечно, взяли с собой, и все остальные мои деньги тоже, хотя мне было не совсем ясно, что мы с ними собираемся делать. Мне представлялось, что мы поедем по безлюдным просторам, чуть ли не по пустыне. Я не посмотрел в Википедии подробно, что там творится вокруг Валахии. Но я сомневался, чтоб жизнь там кипела.

20

Я выставил руку из окна, а голову положил на руку. Мы ехали со скоростью 30 километров в час среди полей и лугов, над которыми медленно вставало солнце, где-то за Рансдорфом. Это было самое прекрасное и самое странное, что со мной когда-либо происходило. Что в этом было такого странного, трудно сказать, потому что мы всего лишь ехали на машине, а я уже кучу раз в жизни ездил на машине. Но одно дело, когда рядом сидят взрослые и разговаривают о разных видах бетона и Ангеле Меркель, и совсем другое – когда они рядом не сидят и никто не разговаривает. Чик тоже выставил левую руку из окна со своей стороны, а руль держал правой. Мы взбирались на небольшой пригорок, и ощущение было такое, будто «Нива» сама по себе катится среди полей – это совсем другая езда, другой мир. Все казалось больше, краски – ярче, звуки – как в Dolby Surround, и я, честно сказать, не удивился бы, если б перед нами сейчас возник Тони Сопрано, динозавр или космический корабль.