Чикаго, 11
Шрифт:
Застланный резиной вестибюль некогда оживлялся сотнями шагов мужчин и женщин, он знал смех, и страсть, и гордость.
Тут жила сама история. И ему довелось частично ее узнать. Если бы он приложил
Он назовет свою книгу «Чикаго». Потом расскажет то, что он знает, и еще сумеет найти об истории этого здания и о его многочисленных жильцах.
Писать такую книгу будет интересно, но не легко. О Чикаго и так уже написаны сотни книг. Но если он сделает упор на человеческие характеры, кто знает? Он может прийти к большему, чем слабое переложение того, что описывали сотни других писателей. Но конечно же у него должно быть исключительно захватывающее начало, которое заинтриговало бы читателей и заставило читать книгу и дальше.
Он пятнадцать минут стоял, впитывая в себя ощущения выпотрошенного дома. Потом, вернувшись в такси, поехал по забитому транспортом берегу озера к своей новой квартире, пытаясь придумать интригующее начало.
Когда он отпер дверь, то решил, что придумал. Он снял пиджак и поставил на плиту кофейник. Проверил, чтобы словарь, том с известными цитатами и последний «Всемирный альманах» были под рукой. Потом, закурив сигарету и удобно расположившись в кресле, заложил в пишущую машинку лист желтой бумаги, и его пальцы быстро побежали по клавишам:
"На прибрежье Гитчи-Гюми,Светлых Вод Большого Моря,Тихим, ясным летним утромГайавата в ожиданьеУ дверей стоял вигвамаВоздух полон был прохлады,Вся земля дышала счастьем…Генри Лонгфелло. Песнь о Гайавате
Наступил сезон жары. Последние несколько дней были теплыми. Последний снег растаял. Сирень и кусты калины стояли в цвету. Пробуждение воскресного утра оказалось жарким и ясным…"