Чикагский блюз
Шрифт:
Я проснулся от боли в пальце – словно защемил его в двери, тряхнул рукой, с ужасом ощущая, как от нее отлетело что-то живое и холодное и плюхнулось о брезент.
– Змея! – хрипло завопил я, встряхивая горящей рукой и пытаясь другой нащупать молнию на палатке, чтобы всем гуртом быстрее выскочить наружу к еще тлеющему ровным желтым светом костру. – Не шевелитесь, я сейчас открою, она может укусить! Меня уже укусила!
Вжикнула молния, и я выкатился к костру. Следом за мною вылетел вмиг проснувшийся отец. За ним по-пластунски выполз со спальным мешком на ногах дядя Жора.
– Покажи руку, – спокойно сказал отец. – Ах ты, черт, фонарик в палатке! Давай-ка к костру…
Дядя Жора, избавившись от мешка, откинул полог и осторожно шевелил палкой вещи:
– Дайте огня, сейчас я ее грохну! Кажется, в углу вьется!
Я поднес руку к самым угольям и различил на указательном пальце вздувшийся багровый рубец, словно я и впрямь защемил кожу. Отец стоял рядом на четвереньках и, сощурив глаза, разглядывал мою рану. Дядя Жора продолжал просить огня и сотрясал брезент ударами палки:
– Отойдите подальше, сейчас она сама выползет! Ну, выходи, подлая!
– На укус змеи не похоже. – Отец внимательно оглядел мой палец и поднялся с колен. – Может быть, рак заполз? Георгий, ты клал раков за палатку! Они не могли расползтись?
– Как они могли расползтись, если я завязал их в скатерть морским узлом! – Дядя Жора опустил занесенную за плечо палку. – Разводите огонь до неба, проведем ревизию палатки!
Он оглядел при свете вспыхнувшей бересты мой палец и поставил диагноз: если и змея, то неизвестной в наших краях породы. Лучше для профилактики вскрыть рану ножом и промыть джином.
– Это, наверное, рак. – Я пошевелил больным пальцем и стал подбрасывать в костер хворост. – Дядя Жора, смотрите внимательнее… – Мне хотелось быстрее убедиться, что в палатке была не змея, и тогда не придется взрезать ножом рану.
Отец откинул полог и вытянул к костру скомканное одеяло.
– Да вот же он, паразит, – ласково сказал отец. – Конечно, рак.
Он осторожно взял членистоногого кусаку за панцирь и швырнул в озеро. Булькнуло.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил отец. – Не знобит? – Он еще раз осмотрел мой палец.
– Нет, – помотал я головой, – все в порядке.
– Меня знобит, – сказал дядя Жора, пересматривая вынесенные из палатки рюкзаки. – Думаю, надо выпить для профилактики.
Костер уже весело трещал, освещая оранжевым светом палатку, стволы сосен, спуск к воде и истертый киль перевернутой лодки.
– Четыре часа, – сказал отец. – Так рано я в своей жизни еще никогда не выпивал.
– Завидую, – сказал дядя Жора. – А у меня из сюрпризов разве что смерть впереди.
– Типун тебе на язык! – плюнул отец.
– Не типун, а давай наливай! Если бы твой сын не разбудил меня воплями: «Змеи! Змеи!», я бы спал до пяти как огурец. – Дядя Жора упорно не хотел признаваться, что рак выполз из скатерти, завязанной морским узлом.
Братья разом крякнули и опрокинули по стопочке. Отец принялся закусывать, дядя Жора внимательно наблюдал, как он управляется с бутербродом и хрустит луком.
– Все-таки ты больше похож на меня, чем я на тебя, – сказал дядя Жора, не притрагиваясь к закуске.
Отец замер, постигая мысль. Дядя Жора глянул на часы:
– Уж на что я люблю пожрать, но ты мастер! Начало пятого, а он уже ест!
– Я жакушываю, – сказал отец и прожевал. – Это две большие разницы.
– У тебя на все есть оправдания. – Дядя Жора потянулся к вареному яйцу. – Это я прост, как ребенок: виноват, так виноват. Каюсь. Хочется выпить в четыре утра, я искренне говорю: хочется выпить!
Незнакомому человеку, окажись он за столом с моим дядькой, могло показаться, что он имеет дело с горьким пьяницей, которого к концу посиделок придется вытаскивать из-под стола и волочить до кровати. Но как самая веселая девушка в компании далеко не всегда оказывается самой доступной, так и дядя Жора со своими подначками обогнать Америку по количеству спиртного на душу населения никак не тянул при ближайшем рассмотрении даже на звание простенького выпивохи.
Стоило приглядеться, и его секрет легко раскрывался. Первые две стопки дядя Жора принимал как радующую необходимость. После третьей, когда пружина застолья начинала стремительно разжиматься и близкий восторг в душах заставлял сидящих за столом говорить громче, а глаза смотреть веселее, дядька начинал половинить стопки, а то и пропускать вовсе. При этом, как фокусник, отвлекающий внимание от правой руки, он принимался усиленно жестикулировать левой. Или бросался усердно предлагать сидящему напротив огурчики, грибочки, протягивал блюдце с зубками маринованного чеснока. Его собственная невыпитая стопка оказывалась надежно замаскированной в гуще посуды и зелени, прикрыта дымовой завесой шуточек и свободного трепа: «Наливаем по четвертой! Четвертая, по постановлению Совета Министров, не закусывается!» После пятой и шестой дядька мог идти в соседнюю комнату, ложиться на диван и смотреть телевизор – компания плыла вполне самостоятельно, и потребность в капитане-тамаде возникала, лишь когда кончалась выпивка или закуска. Дядька появлялся так же неожиданно, как исчезал, и поддерживал любой разговор, словно он его и начал.
Вот и теперь, подначив отца выпить, он незаметно улизнул от костра и стал готовить снасти для вылова щук.
Когда заметно рассвело и отец пропустил три стопочки, мы перевернули лодку в исходное положение и, послушавшись команды капитана: «Вперед, на рыбные заготовки!», дружно ударили веслами по холодной воде. Дядя Жора совершенно трезвый сидел на корме в спортивной шапочке и короткими репликами направлял нашу текущую посудину к известному лишь ему месту лова. В ногах у него лежали: рюкзак с едой, выпивкой и набором блесен, топор для оглушения крупных щук, котелок для вычерпывания воды, две удочки, спиннинг и садок на длинной ручке – чтобы подцепить рыбину еще в воде, когда она, подведенная на леске к борту лодки, чаще всего срывается.
Туман желтыми клочьями цеплялся за камыши, лежал сизыми слоями по курсу лодки, скрипели уключины, всплескивала вода под веслами, и плыть было интересно и жутковато. Едва мы отплыли, берег с оставленным лагерем затянуло туманом, но дядя Жора уверил, что наше место он найдет вслепую, с завязанными глазами, ночью – такова мощь его внутреннего чутья, а уж позднее, когда рассеется туман, мы и сами увидим наш холм с палаткой.
Отец только хмыкнул, сдвинул на затылок старую фетровую шляпу и поинтересовался, всю ли выпивку брат сложил в рюкзак.