Чикита
Шрифт:
— Всё в порядке? — выпалил дон Игнасио. — Всё на месте? — с напором продолжал он, поскольку до смерти боялся, как бы у ребенка не случилось какого уродства.
— Успокойся, дружище, — отвечал Картайя. — Прекрасная здоровая девочка. Только вот… маловата, — осторожно добавил он.
«Маловата» — сказано по доброте душевной. Мгновение спустя Игнасио Сенда, сглотнув комок в горле, уверился, что девчушка очень маленькая. Даже слишком. Он в жизни не видал таких крохотных новорожденных. В остальном же — весьма ладненький младенец, ничего лишнего и всё на месте. Дон Игнасио, стараясь не выдать замешательства, поцеловал в лоб Сирению, которая качала уже вымытую и спеленатую дочку, и объявил, что беспокоиться
— Должный уход, хорошее питание — и вырастет как миленькая! — сказал он. Взять хотя бы его самого, такого высокого и крепкого, — а ведь родился чахлым недоноском. Жена хотела было возразить: их доченька — никакой не недоносок; все положенные девять месяцев провела в утробе. Как ей удалось совсем не вырасти?! Но бедная Сирения так утомилась, что предпочла молча кивнуть, закрыть глаза и погрузиться в животворный сон [2] .
Донья Лола, мать Сирении, выбирала имена всем своим детям и большинству внуков по святцам и потребовала, чтобы девочку назвали Эспиридионой в честь святого Спиридона, кипрского епископа-чудотворца. Игнасио предпочел бы имя попроще, покороче и чтобы легко запоминалось, к примеру Ана или Роса, но спорить с тещей не захотел, и та настояла на своем.
2
Согласно брошюре Chiquita «Little One» («Чикита-малышка». — Пер.), в Чиките при рождении было восемь с половиной дюймов росту. Диаметр головы — два дюйма и три четверти; длина ноги — четыре дюйма, длина стопы — полтора (то есть меньше, чем мизинец обычного человека). Коробка из-под сигар могла бы служить ей колыбелью. В брошюре (выпущенной в Бостоне типографией «Альфред Мадж и Сын») нет данных о времени издания, но, по всей видимости, можно говорить о 1897 годе. «Щепотка человечества», «живая кукла», «рентгеновский луч Венеры», «эльф, принявший божественный облик», «кубинская королева лилипутов» — такими словами описывают Чикиту в этом тексте.
Чикита всю жизнь терпеть не могла свое имя, вычурное и неуместное, и пользовалась им лишь в случае крайней необходимости. К счастью, почти все скоро позабыли, что она приходится тезкой святому киприоту, и звали ее попросту Чикитой, то бишь Крошкой. Этот обычай завела ее мать с тех пор, как впервые взяла ее на руки — «моя крошка-крохотулечка», — и всем ласковое и ладное прозвище тут же пришлось по нраву. Только донья Лола назло остальным величала внучку Эспиридионой всякий раз, как являлась в гости, — а являлась она ежедневно утром, днем и вечером, поскольку жила поблизости; она обожала совать нос в чужие дела и переиначивать приказания, которые дочь давала рабам из домашней прислуги.
Супруга доктора Сенды всего неделю кормила дочь грудью; молоко пропало из-за ужасающего известия: испанские колониальные власти пронюхали, что ее родственник по имени Тельо Ламар у себя в поместье отливает пули, и после молниеносного суда расстреляли несчастного у стены старинного кладбища Сан-Хуан-де-Дьос.
Куба вот уже больше года воевала за независимость. Пока повстанцы сражались в глуши, в городах испанские войска и целые батальоны местных добровольцев держали народ в страхе. Всякий осмеливавшийся высказаться за сепаратистов рисковал угодить за решетку и потерять все имущество, быть высланным на остров Фернандо-По в далекой Африке или казненным, как бедолага Тельо. По всей стране людей обирали и расстреливали; Матансас же оставался едва ли не последним уголком относительного спокойствия. Революционеров и тут было в избытке, но власти железной рукой в зародыше душили всякую попытку заговора.
Словом, супругам Сенда пришлось нанять кормилицу-негритянку, известную на весь город. Ее густого молока хватало многим малышам, и росли они от него как на дрожжах. Только не
Однажды утром кормилица, занятая своими обязанностями, неосмотрительно произнесла вслух то, о чем вся прислуга думала и помалкивала: «Сдается мне, ангелочек-то у нас — карлица». На беду, мать Сирении услышала ее и в два счета выставила из дому, обругав сперва грязной болтливой черномазой.
Случилось так, что как раз в это время доктор Сенда принимал одного почтенного горожанина, подхватившего в борделе мадам Арманд нечто венерическое. И врач, и пациент прекрасно слышали брань доньи Лолы и напрасные оправдания служанки, и последний, желая помочь своему спасителю, рассказал, что у него в имении, в местечке Альтурас-де-Симпсон, живет замечательная одноглазая старая верблюдица. Ее молоко, каковое некоторые почитают чудодейственным, избавило от голодной смерти не одного слабого здоровьем младенца.
— Верблюдица у нас в Матансасе? — удивился доктор Сенда.
— Совершенно верно, — подтвердила жертва мадам Арманд.
Несколько лет назад его дядюшке втемяшилось привезти из Сахары верблюдов в качестве вьючной скотины. Он заказал целую дюжину и пытался приспособить их для работы на сахарных плантациях. Вскоре стало ясно, что план потерпел полный крах. Несмотря на баснословную сухо- и жароустойчивость, верблюды оказались совершенно непригодны для тропиков. Красная почва и буйная растительность словно бы притупляли их чувства; они спотыкались на каждом шагу и стонали, тоскуя по родным барханам, и только двое — Аменофис и Нефертити — выжили.
— Дядюшка вконец извелся от этих нервических жвачных тварей. Продал самца в цирк, а самку подарил мне. И я вам ее с радостью одолжу, — объявил больной. Предложение было немедленно принято.
В тот же вечер Нефертити сдержанно проплыла по всем улицам города на радость и удивление толпе и поселилась во дворе у семейства Сенда. Чиките новое питание пришлось по вкусу, и следующие несколько месяцев она жадно припадала к щедрым рожкам, на которые домашние возлагали большие надежды. Предполагаемые волшебные свойства верблюжьего молока, однако, остались под вопросом, поскольку росту в девочке не прибавилось.
Не помогли и пюре из маниока, маланги и батата, на которых старая рабыня Минга вырастила Сирению, и дорогущие снадобья, доставляемые по заказу доктора Сенды из Европы. Эспиридиона росла вызывающе медленно, с какой-то оскорбительной неохотой. Когда ей исполнилось полгода, падре Сирило окрестил ее прямо в родительском доме. Крестными выбрали доктора Картайю и кузину Сирении Канделарию, которую все звали Канделой.
Чикита, пребывавшая на руках у крестной, самым неподобающим образом описалась, когда ее окропляли святой водой. Присутствующие сделали вид, будто ничего не заметили, но после церемонии вдоволь посмеялись. Падре Сирило признался, что таких проделок за крещаемыми не припоминал.
Вполне возможно, это обильное дерзкое излияние в самую неподходящую минуту означало, что девчушке предстоит всю жизнь совершать нечто необычайное.
— Ах, она же просто куколка! — восклицали подруги Сирении и выхватывали малышку друг у друга. Каждой хотелось держать ее на руках, тискать и восхищаться ее черными глазками и волосами.
Но, стоило Сирении отойти, они принимались многозначительно приподнимать брови и обмениваться недоуменными взглядами. Девочка, конечно, красавица, но уж больно мелковата. Все приготовленные заранее одежки оказались ей велики, и пришлось заново нашить крошечных пеленок, распашонок и платьиц. Это ведь ненормально. Бедняжка Сирения. Тяжкий крест ей достался.